– Миллион? Что… этот старый болван хранил в своем домишке в Сен-Дени миллион франков?!
Осип и Иван Саныч синхронно и, разумеется, независимо друг от друга подумали, что миллион-то миллионом, но в переводе на франки миллионов получается уже шесть.
Нет… или этот Николя в самом деле не имеет никакого отношения к случившемуся этой ночью в доме Степана Семеновича, или же он превосходный актер.
Последнее – вряд ли.
– Ага… – сдержанно сказал Осип. – Мильен. Так вот, его очень интересует, кто же мог так разнюхать об ентом сейфе, если даже родный сын об ентом не знает.
– И полицию, наверно, тоже интересует, – буркнул Николя.
– Степан Семеныч считает, что у полиции по этому поводу свои изображения, – важно заявил Осип. – И что она ни за что не будет работать как следует. У нас есть наметки: нужно узнать, кто звонил на мобильник Жака в… э-э-э… во сколько грохнуло-от, Саныч? – повернулся он к Ивану.
Тот назвал примерное время.
– Вот именно, вот именно, – воскликнул Осип. – Ты, Коля, сам тута работаешь, так что ублюдка вычислить смогешь. Ты же не полиция, ты в этом свой кровный интерес имеешь. А если вычислишь, так мы тую гниду тряхнем за жабры.
Биологическая мешанина Осипа о «гниде с жабрами» вызвала у Николя смешок.
– Жабры? Кровный интерес? Я так смотрю, вам папаша денег посулил. И сколько жен вы из него натрусили и какой процент мне пойдет, если что?
– Ишь гусь, – неодобрительно сказал Осип. – Ишшо ничего не делал, кроме как его дружок мене по башке хряпнул до юшки… а туда же – деньгу просит. А сколько ты у папаши недавно просил?
– Пятьдесят штук, – поколебавшись, ответил Гарпагин-младший.
– Франков?
– Ну, а чего же?
– Ла-а-адно, – протянул Осип. – Ничаво. Получишь ты свои франки, но только прежде найди того урода, который звонил по телефону.
– А дальше?
– А дальше через него, быть может, выйдем на заказчиков или, по крайней мере, исполнителей вчерашнего преступления с мокрым делом, – важно заявил Иван Саныч, вообще-то о следовательской работе имевший самое размытое представление и пока чрезвычайно удачно ознакомившийся только с одной стороной работы сыскарей, да и то коррумпированного их звена: получением взяток.
Николя передернул плечами, а потом произнес:
– Посмотрим. Только сразу предупреждаю: давши слово, держите. В противном случае…
– У нас в Питере говорят проще, – перебил его Иван Саныч. – А именно: «за базар ответишь!»…
– Мы че, договариваемся вести расследование? – прищурился Николя. – Как толстый комиссар Руж?
– Да какое там расследование… – горько вздохнул Иван Саныч, – как говорится, и смех и грех. Даже похмелиться не успели, – невесть к чему добавил он, жадно глядя на початую бутылку коньяку, непонятно откуда появившуюся в ловких руках Николя, – вот ежели похмелились бы – совсем другой разговор был. Я – актер. Правда, недоучка. Меня из ВГИКа выгнали. Ну и вот. Что это я это?… – вдруг оборвал себя Астахов, ожесточенно тряхнув головой, – говорю, как будто я нажрался уже.
– Ага, – подхватил Осип, точно так же загипнотизированный бутылкой коньяка, который был уже разливаем по четырем бокалам, – прямо как я говорю. Я это… цельная, бля, личность. Когда нажрусь и когда трезвый всегда говорю одинаково. А у тебя это… умственная неполноценность. То есть – раздвоение, стало быть, личности. Николя Степаноч, ты нам, верно, наливаешь? Или у тебя четыре глотки? Если договорились, то сделку, стало быть, надо вспрыснуть.
Николя кивнул, и все, включая Настю Дьякову, разобрали свои бокалы и выпили в гробовой тишине. А потом Иван Саныч сказал:
– А вот этот Жодле со своим чеченофранцузом Али… что они тебе сказали, когда просили привести нас сюда, наверх, а, Коля?
– Да ничего особенного, – сказал Гарпагин-младший, – просто этот Жодле с Али явились сюда сегодня около семи вечера и объявили мне, что вскорости сюда должен прийти человек, который их ограбил. Я Жодле терпеть не могу, об Али вообще умолчу, так что этот грабитель стал мне заочно симпатичен. Вот и все.
– А вот можно их понять, – сказал Осип, который с принятием значительной порции превосходного коньяка на глазах подобрел и даже на негра Лафлеша, разбившего ему голову, перестал коситься по-звериному, с мутным стальным блеском в глазах. – А вот можно их понять, ентих Али да Жодле. Они, верно, тут, в Хранции, сурьезные люди. А Саныч, как болван, влез со своей кля… кле-пто-мань… маней и украл вещи. Ну кому приятно будет? Вот я, когда работал в Генпрокуратуре младшим следаком (Иван Саныч выкатил на него, как выкатывают винную бочку, мутный осоловевший взгляд, полный недоумения), я бы такого человечка… тоже нашел бы да прижучил! Я вот, может, ваще выпью сейчас за Жодле, чтобы он посейчас и дальше блю… бле… блюл, блюет и блять будет устав и закон Хранцузской республики!
Провозгласив этот сомнительный тост, Осип буквально выхватил из рук Николя Гарпагина бокал и одним коротким движением вылил в глотку.
…Николя, кажется, только сейчас начинал получать представление о том, как страшно пьют на его исторической родине.
– Ты, Осип, тут здравицы Жодле провозглашаешь, – неодобрительно заметил Иван Саныч, – а вот о том не подумал, что они с Али, быть может, и заварили всю эту кашу. И Жака убили, и деньги забрали.
Осип отрицательно покачал головой:
– Не, не тот коленкор. Если бы они пробрались в дом Степана Семеныча, то не за деньгами, а за этой чертовой коробочкой. Что в ней, кстати? К тому же они, верно, не из тех людей, которые будут работать так мелко.
– Миллион – мелко?!
– Да нет, я не о том. Мильен есть мильен – он никому, конечно, не помешает. Да вот только не представляю я этого Жодле и этого Али пробирающимися ночью в подвал Гарпагина и ворующими сейф. Утаскивать весь сейф – хлопотно и муторно. Значит, не специалист работал. Дилятант. Вот Яша Цыклер, мой старый знакомый «медвежатник», он бы мигом… – Осипа опять повело непонятно в какую степь, и из трясины мутного монолога его вырвали резкие шаги за дверью, а потом она распахнулась…
…и на пороге появился Жодле.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. ВОДА, ОГОНЬ, ГРОЗА И СМЕРТЬ В СЕН-ДЕНИ
Ни тени недавнего напускного добродушия и вальяжности, к коими Жодле временно распрощался с Осипом и Иваном Санычем, не было на его смуглом худом лице. Он был хмур и встревожен. С самого порога он скверно выругался по-французски, а потом уже на русском рявкнул:
– Идем! На выход, говорю вам!
– Ах, мусью Жодле, и где вы научились так гладко шпрехать по-нашенски? – пробулькал Осип, с которым сыграл дурную шутку последний выпитый им бокал коньяка: Моржова стремительно развезло.
Жодле вонзил в него острый взгляд и прошипел:
– Ах, вот ты как? Напиваться, скотина? А ты, Гарпагин, у меня дождешься, – повернулся он к съежившемуся Николя. – Урод, ядрена мать! Такой же, как папаша – все ни к месту делаешь!
