– Надеюсь, не в ресторане «Падуя»?
– О, мне всегда нравился французский юмор, – сказал Ваня, отхлебнув еще немного текилы из бокала, край которого был густо сдобрен солью. – Правда, в вашем исполнении он немного жестковат. Как пережаренное мясо. Это к слову о том, что мне нравится еще и французская кухня. Вы еще не купили билет на самолет?
– Нет.
– Прекрасно. Значит, вы не привязаны ко времени. Так как насчет встречи?
– Только без провокаций.
– О, как вы могли подумать! – проговорил Ваня с парижским прононсом и хитро подмигнул Осипу, который меланхолично жевал огурец и разглядывал тупую физию Бенджамина Франклина на стодолларовой купюре. – Какие еще провокации? Никаких провокаций. Если хотите, даже сами можете назначить место встречи. (Тут Ваня икнул и подпортил благолепие своих реплик.) Где? О-о, круто. Ну что ж… договорились. Отлично. Значит, до встречи. Денег можете с собой не брать. Мы угощаем. Ну… оревуар.
Он положил трубку и рассмеялся.
– Ну чаво? – спросил Осип. – Договорилси?
– Ну да?
– И где?
Иван Саныч набрал было воздуху в грудь, чтобы ответить, где именно назначил ему встречу Жодле, но тут зазвонил телефон. Астахов как-то странно посмотрел на него одним глазом и сказал Осипу:
– Жодле? Вдруг у него АОН стоит?
– Не знаю, что у него там стоит, тебе виднее после самолета-от, но только это вовсе не Жодле, – отозвался Моржов. – Может, енто Александр Ильич беспокоит. Только все-таки вряд ли он.
– Ну так брать? – И, не дожидаясь ответа Осипа, Иван Саныч одним глотком допил текилу и снял трубку, на том же вдохе, что при поглощении кактусовой водки, выговорив:
– Да.
– Иван? – неспешно прозвучало в трубке.
– Да, – повторил Ваня с неожиданной ватой в позвоночнике. – А это кто?
– Это Александр. (Иван Саныч тут же вспомнил, как выглядит этот человек, а также то, что Осип называл этого Александра по погонялу – Флагман, и говорил о его деятельности, в свое время наводившей ужас.) Мы с вами общались, когда вам потребовалось найти известных нам обоим людей. Одним словом, нужно встретиться, Иван. Как у вас насчет этого?
Ване внезапно стало жутко. Он даже не шмыгнул, а скорее всхлипнул носом и произнес задушенным голосом:
– Де… деньги? Вам нужны деньги?
– Ну почему так спешишь? – вальяжно раскатился голос в телефоне. – Какие еще деньги? Я говорю: надо встретиться. А ты про какие-то деньги говоришь. Это несерьезно, Иван.
– Встретиться? А когда?
– Да хоть сегодня вечером. Ты сможешь, я думаю?
– Да… хорошо. Я сегодня ужинаю в ресторане «Арагви». Может, там и встретимся?
– В «Арагви»? Хорошо живешь, Иван Александрович. Ужин в «Арагви» – это удовольствие, прямо скажем, не для бедных. Ну хорошо, договорились. Когда ты собираешься закончить ужин?
– Почему – закончить? – пролепетал Ваня.
– Да так. Не хочу портить тебе аппетит. Так во сколько ты закончишь ужинать и будешь пить грузинское вино?
– В… одиннадцать, – быстро ответил Астахов.
– Добро. До встречи. – И Иван Саныч услышал в трубке короткие гудки. Астахов передернул плечами и услышал словно вдалеке голос Осипа:
– Кто звонил, Саныч? Вот енти бандиты, которых поднял Рыбак? Да?
– Да, они. Я им назначил в ресторане «Арагви».
– А почему там?
– Потому что у нас там будет последний ужин в Петербурге? – Иван Саныч приложил руку ко лбу, а потом добавил упадническим тоном:
– И, быть может, вообще. Вот такие дела, Савельич.
– Ну, ты запел старую песенку, – ничуть не удивившись сказал Осип. – Типа: все пропало, ничаво нигде не стало, мы пропали, ну и вот. Ты не пузырься, Саныч. Говори толком. Почему именно в «Арагви»? Там же жутко дорого.
– А потому что мне Жодле там встречу назначил, – выговорил Иван Саныч. – Думаю, что Жодле не будет там лишним.
– Что-то ты мудришь. Знаешь что, Саныч? А давай-ка никуда не пойдем. Давай-ка заберем у твово бати новые паспорта и свалим отседова в Финляндию. До ее, до Финляндии, стало быть, рукой подать. Доберемси, разберемси. А оттуда из Хельсинок ентих – до Парижу и дунем.
– Нет, – твердо выговорил Иван Саныч, – я уже решил. Ты, Осип, если хочешь, можешь не идти. Я один пойду. – Он выпил еще текилы, а Осип синхронно с ним хватил водки. – Можешь не идти, я не обижусь. Ты, Осип, езжай… езжай в Париж. Ты у нас молодожен… зачем тебе жизнью рисковать. А Ваня Астахов, он как-нибудь того… прорвется. Как там у Высоцкого-то… ты ее все время в Питере поешь, как в Париже пел про «Марусю в енституте Сикли-хва-сов-скова»… как она: «Зря ты, Ванечка, бредешь вдоль оврага, На пути – каменья сплошь, резвы ножки обобьешь, бедолага!»
– Да харош тебе, Иван Саныч! Не юродствуй, чаво уж ты вот?
– «Стал на беглого похож аль на странни-ичка. Может, сядешь, отдохнешь, Ваня-Ванечка?» – тоскливо провыл Астахов-младший. – Горемы-ы-ычный мой… дошел ты до краешка-а… тополь твой уже отцвел, Ваня-Ванюшка!
– Не, ну Саныч, хватит тебе, что ли! Как маленький, честное слово! – возмутился Осип, а потом, одушевленный то ли действительно хорошим чувством, то ли водкой, а, скорее всего, и тем, и другим вместе, подошел к Ване и, обняв его так, что шершавые ладони впились в астаховскую спину, проговорил:
– Ну ты чаво говоришь, Ванька? Уехать без тебя? Да хватит тебе! Мы ж с тобой теперь роднее, чем ты с отцом своим! Мы ж с тобой уж почти родственники.
– Ну да… двоюродный кисель соседнему забору.
– Да какая разница? Если я женюся на Лизке, то ты мне будешь шурин… м-м-м… двоюродный. Да ничаво, енто даже у Семеныча, который только не Гарпагин, а Высоцкий – сказано: «Па-аслушай, Зин, не трррогай шурррина… какой ни есть, а он родня!» – Осип так разошелся, что почти точно повторил характерный тембр и интонации знаменитого барда. – Да и вообще, родня не родня – чаво уж теперь роднями чиниться? Глупство енто… Куда ж я без тебя? Мне без тебя… мне без тебя никуда.
Ванино лицо просветлело.
– Правда? – выговорил он. – Ты это честно, безо всякой этакой подковерной хрени… говоришь?
– Устал ты, Саныч, – серьезно сказал Осип. – Устал. Молодой еще совсем, а уже такой усталый. Сколько там тебе лет?
– Будет двадцать шесть. Девятнадцатого октября.
– Вот и ладно. Значит, будет двадцать шесть. – Осип качнул головой, потом выпил водки прямо из горлышка, а затем произнес:
– Надо, чтобы эти двадцать шесть в самом деле исполнились. Хочешь, в Париже, хочешь, у тебя на родине – в Питере. Но чтобы исполнились. Нет, ты так не смотри и не думай, что я пьяный. Я на самом деле так думаю и тебе того желаю. Мы же почти родные. Так что ты, Саныч, меня не обижай. Мы с тобой будем до конца.
