Постепенно жизнь как-то стала налаживаться. Но без нее жизнь такая пустая стала. С какими-то девчонками-поклонницами ночку коротаю, наутро как их зовут, вспомнить не могу. В газетах писали, что я наркоманка. Враки это, никогда я наркоманкой не была. Тут такой успех пришел, всюду приглашают. Вот и наверху я, а зачем мне это все? Иногда такое отчаяние. Один раз все, думаю, хватит, пора из комнаты уйти. Взяла, на балкон вышла, перекинула ноги через перила. Этаж десятый — верная смерть. Смотрю — внизу женщина стоит, ждет кого-то у подъезда. Прыгну — так непременно на нее. Очень надо еще кого-то на тот свет тащить. Она-то ни в чем не виновата. Ждала-ждала я, не уходит она. Я замерзла и пошла в квартиру.
Тогда я скоро встретила одну хорошую девочку. Долго мы с ней жили. Я ей все говорила, если она меня бросит, я ее уничтожу. Она меня любила. Одно время она даже вещи такие же, как я, покупала. Куплю брюки, через два дня смотрю — она в таких же ходит. Все у нас общее было — белье даже. Когда я себе на лопатке татуировку сделала в виде птицы, она пошла в салон и тоже себе птицу наколола, хотя до смерти боялась иголок и что больно будет. Я ей однажды золотой медальон подарила, такой же как у меня.
У нее очень хорошо получалось меня гримировать. Перед передачей только она это и делала. Я ей один раз сказала: «Когда со мной что-нибудь случится, обещай, что придешь и загримируешь меня». Она дала слово. А чтобы она обещания своего не забыла, я на время забрала у нее этот медальон и велела на нем написать с обратной стороны: «Пока я не остыла. Шура». И вот, я точно знаю, она теперь меня не любит. Она пустым местом была. Я ее сделала такой, какая она есть. Но я в любой момент могу все это у нее отнять. Скину ее сверху в то дерьмо, из которого она вылезла. Она тогда по-другому запоет и, наверное, меня убьет.
Может, это и не мое дело, но, по-моему, тебе монахом становиться не надо. Твоя девушка наверняка все еще тебя ждет, поверь мне, я знаю женщин лучше. Судя по тому, что ты мне рассказал, так оно и есть. Уезжай с острова. Красивое здесь море. Когда я была маленькой, любила сказку про русалку. Вот у нее хорошая смерть была, помнишь, наверное. Когда солнце встало, она просто в морскую пену превратилась. Раз — и нету. А ты не плачь. Ничего страшного тут нет. Вот я с тобой поговорила, мне и легче стало.
— Может, тебе исповедаться, — говорю, — я старца попрошу.
— Да я уж тебе исповедалась.
— Мне исповедоваться разве можно, — говорю, — мразь я похотливая, вот и все.
— Нет, — она отвечает, — никакая ты не мразь, а хороший человек. Я тебе завидую даже по-доброму. Мне лучшего исповедника и не сыскать. Зла на меня не держи. Очень ты мне помог.
— Ты с этой девушкой разойдись, в храм ходи, потом, может, мужа найдешь, душой возродишься, — говорю ей.
— Сил у меня нет все сначала начинать, — говорит, — я два раза все сызнова строила, больше не могу. Ее вот только жаль, когда меня убьет, возьмет грех на душу. Совесть замучает.
У меня от таких речей даже мурашки по спине побежали.
— А я что делать буду теперь? — спрашиваю ее.
— А ты немного погорюй и живи дальше.
Она улыбнулась мне и ушла. Больше я ее не видел в то лето, хотя слышал, что она в поселке жила две недели. У меня же никакого покоя душевного не стало. Зол на нее, иной раз так бы и убил. А потом думаю: сам виноват во всем. Какой уж тут постриг. А в этом году опять встретил ее на причале в Кеми. Только изменилась она. По всему видно — страшно ей. Чем к концу ближе, тем страшнее. Мне-то она тогда без страха всякого говорила, что умрет скоро. Я с ней и словом теперь не перемолвился. Она ото всех как будто стеной загородилась. Один раз только на меня глянула, но, по-моему, не узнала. Я с ней и разговаривать совсем не хотел. Поэтому как ее сумку нашел, сразу Аслану отдал и в объявлении написал, чтобы к нему обращались. Чтобы, думаю, с ней не встречаться. И вот теперь, когда ее мертвой нашли, я аж извелся. Ведь я ей смерти желал. Жалко ее — говорят, убили, с корабля сбросили. Я и не заметил, что она не сошла на острове. Я все время спал на катере, никого и ничего не видел. Не знаю, чем помочь тебе могу. Старец сказал, что ты убийцу ищешь.
— А как ту девушку зовут, она не говорила? — спросила Овчарка.
— Не помню. Мудреное какое-то имя. Ну, я пошел. Мне через час в Кемь идти. Если что надо, на причале меня найдешь.
И парень ушел. Овчарка и Васса остались сидеть на мостках.
— Так я и знала, что нам в этих лесбийских дрязгах копаться придется, — сказала Овчарка, — как ты думаешь, в них дело? Эта девчонка до нее добралась? Или за деньги кого-то наняла, чтобы ее убили? Не знаю, что и думать. Всех уже перебрали. Я ее убить не могла, тебе тоже это не надо. А так вообще-то любой ее спихнуть мог. Мой папаша — потому что старую обиду вспомнил, пигалица-поклонница — потому что она ее могла отвергнуть, Евгения — потому что Шура могла быть не такой уж и благородной и потребовать деньги назад, а вдруг этой Евгении отдавать неохота. Отец Панкратий — потому что блудницей ее считал, чтобы мир от грязи избавить, парень-матрос — потому что с пути праведного его сбила. Эх, уметь бы мысли читать.
На другой день «Святитель Николай» пришел на остров, доверху груженный журналистами и фотографами. По всем каналам корреспонденты вещали на фоне монастырских стен об ужасном преступлении. Вассе и Овчарке наконец вручили повестки, и они пошли в ментовку.
— Давай договариваться, что говорить будем, — сказала Овчарка, — помалкивать надо о том, что мы раскопали. Не хочу, чтоб кто-нибудь это все раньше раскрыл. Хотя от ментов, конечно, ждать этого не приходится, но все-таки надо подстраховаться. Та же Груша у ментов может узнать, что мы там наплели ненароком. Она девка с головой, живо выводы сделает. В общем, плыли, видели ее сперва на причале, потом на корме, сошли на острове, больше ее не видели. Вот и все. А если очень уж прикопаются или начнешь путаться — тверди: не знаю, не помню. Это тебе не в школе, тут двойку не влепят.
В ментовке все прошло без проблем. Здешний капитан уже допросил всех, кто был на катере, Васса и Овчарка оказались последними. Их спрашивали не по отдельности, как предполагала Овчарка, а вместе. Видно было, что ни в какие дебри капитану лезть неохота. Выглядел он усталым. Между двух огней бедняга оказался. Замнешь дело — писаки прикопаются, не замнешь — Балашов сожрет. Так что опрашивали подруг от силы минут пять. Когда они вышли и, отбрыкавшись от газетчиков, поспешили прочь, Овчарка сказала:
— Да-а. Моя милиция меня бережет. Вот так пришьют, а никто до правды и не захочет докапываться, никому не надо, и все тут. Послушай, Васса, пойдем посмотрим на Арт-ангар. Очень уж название интригует. Мне хозяйка наша объяснила, где это.
Но на полпути им встретилась Груша, которая шла куда-то скорым шагом. На плече у нее висела на длинной лямке матерчатая плоская сумка с ноутбуком.
— Куда это наша Груша так устремилась? — проговорила Овчарка вполголоса. — Давай потихонечку проследим.
Подруги пасли журналистку до местной библиотеки.
