– Хорошо, я постараюсь за неделю все успеть.
И Малинин подставил свою ладонь, торопясь заключить соглашение, прежде чем хорошенькая дурочка догадается уточнить, что именно «все» он собирается успеть за неделю.
Оля вышла из лифта и услышала тонкий собачий скулеж. Тоскливый звук доносился из родительской квартиры. Первое, что пришло ей в голову: братик Костик сдержал обещание и с небольшим опозданием приволок сестричке новогодний подарок – очередного бездом-ного песика.
– Только не это! – прошептала Оля, понимая, что выгнать четвероногого бомжа на мороз она не сможет, а делить с ним и его блохами свою комнату не захочет.
Заранее страдальчески кривясь, она открыла дверь своим ключом, вошла в прихожую и поняла, что ошиблась. Скулила не собачка, а тетя Тома, жена дяди Вовы. Милая, в общем-то, женщина, с большой тягой к искусству вокала и полным отсутствием голоса.
– Ии молода-ааа… Йа! Не узна-ааа… Йет! Какой у парня был конец, – подперев мягкой ладонью пухлый подбородок, выводила тетя Тома под городское караоке и деревенский самогон.
По голосу ее чувствовалось, что отсутствие у молодой информации о конце молодого кого как, а тетю Тому совершенно искренне томит и печалит.
Дверь в гостиную была распахнута, и из прихожей открывался вид на стол и диван. И на том, и на другом не было свободного места, потому что к Романчиковым нагрянули гости. Тоже Романчиковы!
Оля подумала, что предпочла бы приютить маленькую одинокую собачку, но выбирать не приходилось. Надлежало включаться в коллективный подвиг затяжного гостеприимства. Деревенская родня заявлялась к ним с визитами нечасто, но не имела обыкновения поспешать восвояси.
– О, Оленушка пришла! Племяшка! Внученька! – радостно загалдели гости.
Оля широко улыбнулась и, приветственно кивая, оглядела знакомые лица. Дядя Вова, тетя Тома, баба Люда, дед Максим… Хорошо хоть, детей с собой не взяли!
В туалете с пушечным грохотом стукнула оброненная крышка стульчака, дверь с керамическим изображением писающего мальчика распахнулась, и на простор прихожей вырвался другой голозадый карапуз. На ходу оправляя штаны, шестилетний Костик протопал мимо Оли с ревом:
– Ма-ааамка! Я тоже петь хочу!
Оле захотелось плакать.
– Оленька, детка, иди к нам! – позвала из гостиной мама. – Тетя Тома привезла холодец!
– Спасибо, я не голодна! Я к себе пойду! – повысив голос, ответила Ольга и скинула пальто, которое не мешало бы почистить.
Ну, это – завтра, завтра, не сегодня…
С трудом приткнув свои сапоги в угол, плотно занятый обувью гостей, Оля толкнула дверь своей комнаты и поняла, что все еще хуже, чем она думала. С дядей Вовой и тетей Томой приехала и их старшенькая – девятнадцатилетняя Любаня.
Фамильного интереса к хоровому пению у нее не было, но мощная тяга к прекрасному имелась. Поэтому в настоящий момент Любаня сидела у трюмо в Олиной лучшей шелковой блузке с бантом и своих собственных подштанниках с начесом. Высунув кончик языка, она старательно красила ногти рубиновым французским лаком, которым Ольга Пална пользовалась исключительно по большим праздникам. Розовые Любины щеки блестели, как крутые бока колбасного батона в целлулоидной пленке.
– Здравствуй, Люба! Что это у тебя с лицом? – строгим учительским голосом спросила Оля, опускаясь на край своего дивана, заваленного тряпками.
Бесцеремонная кузина вывалила из шкафа все Олины одежки.
– Это твоя маска от морщин.
– Это моя маска от моих морщин! – с намеком уточнила Оля.
– Да брось, ты еще не очень старая, – кузина помахала в воздухе пухлыми пальчиками.
Благодаря свежему алому лаку на ногтях они сильно смахивали на сосиски в кетчупе.
– А блузку мою ты зачем надела? – вздохнув, спросила Оля.
– Так она же красивая! – простодушно ответила Любаня.
– Оля! – В комнату дочери заглянула мама.
Щеки у нее разрумянились, глаза и губы блестели, голос был томный. Оля подумала, что косметологи и визажисты недооценивают волшебные свойства самогона в сочетании с холодцом и караоке. Галина Викторовна смотрелась красавицей, Клеопатрой бальзаковского возраста.
– Оля, а тебе мужчина звонил! Несколько раз! – игриво сообщила красавица мама.
Любаня развернулась на табуретке, звучно скрипнув подштанниками о дермантин. И мама, и кузина – обе выжидательно уставились на Олю.
– Не знаю я никаких мужчин! – угрюмо буркнула она, не зная, как от них отвязаться.
– Ах, как это прискорбно! – сказала Галина Викторовна и уплыла к гостям.
– Странная ты, Олена! – покачав головой, сказала Любаня. – В твоем возрасте – и без единого мужика?!
– У меня в отличие от некоторых есть дела поважнее! – высокомерно огрызнулась Оля, подхватываясь и ретируясь на кухню.
К счастью, Костик еще не вернулся, так что пищеблок пока не превратился в спальню.
Не включая свет, Оля прижалась лбом к оконному стеклу и невидящим взглядом уставилась на дом напротив. Почти все окна сияли цветными огнями, на некоторых белели кружевные бумажные снежинки, вырезанные и наклеенные детьми.
Эх! Что за беда, а? Все люди, как люди – знакомятся, влюбляются, женятся. Заводят и растят детей. Встречают вместе праздники, пьют под холодец и поют под караоке.
Одна она, Ольга Романчикова, влачит жалкое существование старой девы, обреченной на беспросветное одиночество. Причем оно наверняка будет долгим, потому что в роду Романчиковых – сплошь долгожители. Прадедушка Вася, например, дожил до девяноста восьми!
Она представила себя девяностовосьмилетней: высохшей, как богомол, старушенцией с трясущейся головой и указкой в костлявых пальцах. С доброй улыбкой, обнажающей вставные зубы, и ревматическими суставами, скрипящими громче, чем мел по доске. В плиссированной юбке «в пол» и классической блузке с бантом.
Вообразив всю эту винтажную роскошь, Оля зажмурилась и с тихим мычанием повозила лицом по холодному стеклу.
Трое во дворе, задрав головы, смотрели на нее с брезгливым интересом. Девичья фигура в толстом свитере в окне на третьем этаже виделась смутно и не поражала изяществом, зато бледная физиономия, безжалостно расплющенная о стекло, производила очень сильное впечатление.
– Ну и морда! – поежился один из тех троих.
– На себя посмотри! От морды слышу! – фыркнул другой.
– Давай, Баклан, лети уже! – сплюнув на снег, сказал третий. – Назвался груздем, полезай на верхний этаж!
– Тридцать четвертая квартира, – подсказал другой.
– И зачем только я на это подвизался?
Тот, кого приятели назвали Бакланом, тяжело вздохнул, покачал головой и затопал к подъезду, на ходу нашаривая что-то в глубоком кармане.
