Я пыталась представить себе Милу в гробу. Мертвый ангел. Да, она была похожа на ангела, каких рисовали в начале прошлого века – тонкая, изящная, белокожая, светловолосая, со светлыми глазами и тонкими чертами лица. Но самым ангельским в ее облике, пожалуй, было кроткое выражение лица. Оно обезоруживало. Людям, а тем более женщинам, с таким выражением лица прощалось все.
Но только я ее простить не могла. И как вообще можно простить такое?
Мысли мои вновь и вновь возвращались к событиям почти пятилетней давности, когда в нашей жизни появился Виктор. Мы звали его просто Вик.
Все началось с того, что однажды Мила проявила пленку, напечатала двенадцать фотографий, с которых на нас смотрел улыбающийся молодой мужчина в джинсах и с золотой цепью на волосатой груди, и сказала, что это ее парень. Я сначала не поверила собственным ушам и уж, тем более, глазам. Чтобы эта серая мышка сумела заполучить себе в любовники такого роскошного мужчину – да у меня это просто не укладывалось в голове! Но уже утром следующего дня я увидела его входящим в нашу квартиру с чемоданом.
– Он будет жить здесь, – произнесла Мила самым естественным тоном, как если бы речь шла о том, куда ей лучше поставить только что купленный шкаф или табурет. А ведь ей в ту пору было всего пятнадцать, и она до этого времени была, по моим наблюдениям, девственницей. И чтобы я поняла, что она не шутит и что это вполне серьезно, она добавила: – Мы поживем немного в гражданском браке, а потом поженимся.
Сказала и скрылась со своим парнем в своей комнате. Помнится, я тогда долго стояла посреди кухни, не в силах вообще что-либо предпринять. Она поставила меня уже перед фактом, меня, свою старшую сестру, которая имела куда больше прав в этом доме хотя бы потому, что мне тогда было двадцать шесть лет, и это я должна была первой привести в дом мужчину. Я собиралась было уже ворваться в ее комнату и сказать ей все, что я думаю по этому поводу, но в это время в дверях появился Вик с бутылкой вина в руках. Лицо его сияло, глаза улыбались, он был счастлив и не мог не раздражать меня…
– Тебя зовут Анна? – спросил он, обращаясь ко мне сразу на „ты“; он подошел настолько близко ко мне, что я почувствовала исходивший от него специфический мужской запах, который взволновал меня. Я уж не знаю, что со мной произошло, но я ему тоже улыбнулась и даже протянула руку, чтобы поздороваться или познакомиться, как уж выйдет…
– Да, а тебя Виктор?
– Друзья зовут меня просто Вик. Ты не думай, я не бездельник, я зарабатываю вполне прилично, так что на троих хватит. С голоду, сестрички, не помрете…
У меня не хватило духу спросить его, где они познакомились и сколько времени встречались, прежде чем приняли решение жить вместе, но тогда это уже не имело никакого значения… Он пришел, и что-либо изменить было уже невозможно. Моя сестра, оказывается, выросла и превратилась в женщину. Но, зная ее, мне почему-то было радостно на душе, когда я думала о том, каким тяжким испытанием окажется для Вика их совместная жизнь. Ведь Мила ничего не смыслила в домашних делах. Сварить суп для нее было великим подвигом, причем взять это варево в рот было невозможно: пережаренный лук и слишком много соли. Белье постельное мы относили в прачечную, а носильные вещи Мила стирала в крохотной машинке… Быть может, поэтому у нее так быстро все изнашивалось, и она ходила в потрепанных джинсах и рваной майке.
Я, в отличие от сестры, вела совершенно иной образ жизни. У меня был мужчина по имени Игорь. Он был значительно старше меня, и мне было с ним легко… И если бы не его внезапная смерть, возможно, ничего бы и не было…»
* * *
В Москве шел дождь, но Анна не чувствовала его. Выйдя из такси прямо на Красной площади, она несколько минут простояла, забыв о существовании зонта, и была не в силах сдвинуться с места, пока какой-то прохожий не тронул ее за руку:
– С вами все в порядке?
Позже она бродила по московским улочкам, вспоминая свою жизнь с Виком и все то, что произошло после их разрыва. Разве могла она предположить, что вернется сюда, да еще по такому скорбному поводу? Она улетала отсюда, как птица, выпущенная на свободу и еще не растерявшая своих сил…
Москва изменилась, заиграла чистыми красками европейских витрин, засияла рекламными щитами, приобрела капиталистический лоск и дорогие декорации… Но из русских газет, которые Анна регулярно читала у себя на острове Мэн, она прекрасно знала, насколько временно это затишье, насколько обманчивы переполненные немецкими и французскими консервами магазинные полки, насколько смешны иллюзии соотечественников в отношении грядущих перемен… Страна всеобщего благосостояния была хороша только в представлении Хэрлуфа Бидструпа.
Ностальгические чувства были непонятны Анне, больше того, к обеспокоенности по поводу цели ее визита в Москву примешивался почти животный страх быть схваченной прямо здесь, в центре города, и увезенной куда-нибудь в следственный изолятор. Умом она понимала, что все эти страхи вызваны лишь ее еще вчерашней изолированностью от своей бывшей родины и тем количеством негативной литературы, которую она просматривала, интересуясь Россией. Но, с другой стороны, здесь, в этом воздухе, еще витал застарелый запах другого страха, который просто-таки перехватывал горло и мешал дышать в те зимние дни девяносто четвертого, когда она сбросила наконец с себя все обязательства и не оглядываясь кинулась навстречу другой жизни…
Она приехала на Солянку и вошла в подъезд незнакомого ей дома, поднялась на второй этаж и остановилась, дрожа всем телом, перед дверью, за которой ей предстояло увидеть свою покойную сестру. Крышка гроба, красная, окаймленная черными кружевами и стоящая слева от двери, свидетельствовала о том, что она не ошиблась адресом…
«Возьми себя в руки, в конце-то концов… Через какие-нибудь несколько часов все будет кончено, ты освободишься, выпьешь пару рюмок коньяку за упокой души рабы Божьей Людмилы и уже завтра вернешься домой…»
Она нажала на кнопку звонка и замерла, прислушиваясь к звукам, доносящимся из квартиры.
Дверь открыл молодой крепкий мужчина в черном свитере.
– Вы Анна Рыженкова? – спросил он низким хрипловатым голосом и внимательно посмотрел ей в глаза. – Вы сестра Милы?
– Да, это я…
Ее била дрожь, которую просто невозможно было унять. Дрожь эта шла откуда-то изнутри и мешала говорить. Челюсти ее свело судорогой, а язык отказывался повиноваться.
– Входите…
И тут случилось невероятное: мужчина, больно схватив ее за руку, втянул Анну в квартиру и свободной рукой принялся запирать двери (их оказалось две!) на все замки. На это ушло около минуты, и все это время Анна боялась пошевелиться. Ей не верилось, что то, что с ней сейчас происходит – реальность. Она зажмурилась, но, когда открыла глаза, ничего не изменилось. Разве что стало светлее – мужчина включил лампу. Они стояли в прихожей, за дверью которой просматривалась часть большой мрачноватой комнаты… Шум дождя был настолько громок, что, казалось, за порогом уже начинается улица. Да и пахло в квартире не покойником и церковными свечами, а сыростью, мокрыми листьями, осенью…
