Сергей вышел из квартиры, чувствуя, что совершил очередную глупость. Выдал чужую тайну, разболтал все, что только мог. Не сдержался. И все из-за чего? Из-за того, что этот губастый придурок вызвал в нем чувство гадливости… Разве можно так работать? Хорошо еще, что его никто не видел и не слышал, кроме этого негодяя… Хотя почему он негодяй? Он просто мужчина. Ведь редкий мужчина не совершал ошибок по отношению к женщинам. И редкий мужчина не является собственником.
Вспомнив, как он сам обошелся с Женей, Малько почувствовал, что у него запылали щеки. «Чем же я лучше Марка? И что это я на него набросился?»
Он был противен сам себе.
Из машины он позвонил Ромиху.
– Илья, есть дело. Я сейчас за тобой заеду. Как Берта?
– Я ее кормлю… Просто силой заставляю… Не знаю, что с ней делать… Может, ты с ней поговоришь?..
– Хорошо, еду. Кстати, передай ей, что нашли Орангутанга…
Он нарочно сказал это по телефону, вслух, поскольку знал, что Илья тотчас передаст эту информацию Берте, и, пока Малько будет добираться до них, они уже поговорят. Кто знает, возможно, она испугается и ПЕРЕДУМАЕТ? Во всяком случае, когда Сергей приедет, Ромих перескажет ему их разговор, а уж потом они вместе будут делать выводы.
Остановить Берту, не дать ей погубить свою жизнь – вот за что Ромих заплатил бы Малько чистым золотом. А так он платил лишь за молчание.
* * *
Она сняла шляпу и тряхнула головой…
Длинные блестящие волосы цвета льна рассыпались по плечам, и Журавлев, ахнув, непроизвольно прикрыл рот рукой. Он увидел пистолет, направленный на него, и от страха почувствовал неприятную слабость в животе…
– Раздевайся, грязная скотина… – произнесла Берта дрожащим голосом и судорожно сглотнула, так как у нее пересохло в горле. – Быстро…
– Но зачем?
– Я хочу получить удовольствие…
– Как ты здесь оказалась? Это ты убила Немого? – быстрой скороговоркой спрашивал Профессор, дрожащими руками расстегивая ремень и не сводя при этом глаз со стоящей перед ним молодой женщины, один вид которой теперь наводил на него ужас… – Послушай, я не знаю, как тебя зовут, но я хорошо помню тебя… Ты же была с Милой, вы были «собаками»… Но это была игра, и вам она нравилась… Мне Вик говорил, что вам хорошо платят за то, что мы делаем с вами…
Он нес эту ахинею, потому что не мог не смотреть на маленькую женскую руку, затянутую в черную тонкую перчатку и сжимающую блестящий черный пистолет, нацеленный ему прямо в голову.
– Я же тебя не трогал, мне нравилась Мила, красивая девочка, но она очень любила наркотики… Как ты оказалась здесь? Ты ушла от Вика?
– Снимай все… – сказала она, глядя, как Журавлев снимает брюки, прыгая на одной ноге. Увидев его белые подштанники, она едва сдержала подкатившую тошноту. Как же она ненавидела этого урода, стоящего теперь перед ней совершенно голым, это белое гладкое тело с выступающим животиком, эти взмокшие от страха редкие волосы на голове, этот покрытый капельками пота крупный рыхлый нос… Да, в костюме и при очках он был действительно похож на настоящего профессора, а теперь без одежды он был так жалок, что просто хотелось пристрелить его на месте.
– Что ты собираешься со мной делать? Убери пистолет, он действует мне на нервы…
– Если скажешь хоть слово, я выстрелю… – процедила она сквозь зубы, чувствуя, как тело перестает подчиняться ей. Головокружение мешало сосредоточиться, ее тянуло куда-то в сторону, словно она была сосудом, который кто-то наклонил влево… Но она понимала также и то, что если она сейчас его не убьет, то и сама не выйдет отсюда живой. И что когда сюда прибежит Илья, все будет кончено…
– Бери ручку и пиши список всех своих дружков-извращенцев, подробно, с адресами и телефонами…
Он понял ее, а потому через четверть часа перед ней лежал густо исписанный листок.
– Вот и хорошо, – она спрятала листок в карман. – А теперь, Иуда, покажи свои руки… Вытяни их вперед, чтобы я могла увидеть…
Он сделал так, как она приказала, и Берта увидела длинные, покрытые прозрачным лаком ногти, совсем как у женщины, только покрупнее…
– Ты говорил Миле, что ты зверь, а звери оставляют на коже своей жертвы следы… А теперь представь, что это ТЫ жертва и сделай так, чтобы на ТВОЕМ теле появились эти страшные вздутые кровавые полосы… Ну же…
– Ты сумасшедшая… Уходи, оставь меня в покое… тебе место в больнице…
– Считаю до трех…
Он провел один раз ногтями правой руки себе по животу, но никаких следов не осталось. И тогда Берта прицелилась…
Она смотрела, как он царапает себя, слушала его стоны и думала о том, что напрасно она оставила Илью внизу. Еще пару минут – и она рухнет без чувств… Даже для мести нужны силы, и никакой пистолет не спасет ее сейчас от озверевшего, обезумевшего от злости и, одновременно, страха окровавленного Профессора…
– Стой! – крикнула она, задыхаясь. – Прекрати делать это… Похоже, тебе уже и это начинает нравиться… Открой балконную дверь… Здесь душно, здесь ОЧЕНЬ душно… А теперь иди… ничего, что холодно, все равно иди… Тогда я сохраню тебе жизнь…
Журавлев голый стоял на балконе, на фоне черного вечернего неба – это был восьмой этаж – и дрожал от леденящего пронизывающего ветра, дождя и ужаса…
– Мне надо в туалет, – прошептал он, – ты, идиотка, пусти меня в туалет… Я же сейчас заору… Мне плохо… О…
Она услышала отвратительный физиологический звук, и ей пришлось зажать пальцами свободной руки нос.
– Ты даже умереть не можешь достойно… – прошептала она, стараясь не дышать, – вставай на ящик, быстро!
– Я не могу… Ты же видишь, что со мной происходит… Ты – хорошая девочка, отпусти меня в туалет, посмотри, что со мной творится…
– Вставай на ящик, – Берта ткнула пистолетом в мокрую от дождя спину Журавлева. – Я же сейчас нажму на курок…
И он, изнемогая от страха и унижения, поставил одну ногу на деревянный ящик, в котором весной выращивал рассаду цветов. Он теперь ненавидел цветы, лето, землю, женщин и все то, что раньше так радовало его. Ящик для рассады на его глазах превращался в эшафот, а сам он, врач-психиатр, знающий о себе больше, чем кто-либо, и живущий вот уже много лет в своем собственном мирке, наполненном острыми ощущениями и вечным страхом разоблачения, напоминал теперь кусок дерьма и пах соответственно… Его сущность, его организм, его физиологическая система, сильно отличающаяся от других, нормальных систем, дала сбой. Последний сбой…
Он не помнил, как ставил на ящик вторую ногу.
– Собаке – собачья смерть, – сказала Берта и легонько подтолкнула его к самому краю.
Запрокинув голову, она смотрела на небо, пока не осознала, что на балконе, на загаженном балконе никого, кроме нее, нет. Чуть слышный удар где-то внизу не произвел на нее никакого впечатления. Ее радовало лишь одно – ей не потребовалось даже стрелять. Илья будет доволен. И Малько. Профессор покончил жизнь самоубийством.
