– А если заговорит Кай? Он ведь, кажется, нас опять обманул!
– Да, хитрый, сволочь! Но ничего, на нем шлем, так что пока он безопасен. К тому же ранен, поэтому особых проблем сейчас не доставит. А потом фрау Брунгильда что-нибудь придумает. Наше с тобой дело – выполнять ее приказы, и только. О, видишь, мальчишка вернулся с мешком. И шлем зачем-то притащил! Гляди-гляди, старый пень его себе на голову натянул! Вот ведь обезьяна! Ладно, потом заберу, пусть пока Каем занимается. Кстати, как там наши?
– Наповал. А у Ганса снова рана открылась.
– И чего он ждет? У него ведь должна быть с собой походная аптечка!
– Говорит – собака повредила, когда грызла.
– Так брось ему свою! Хотя нет, следи за стариком и мальчишкой, я сам помогу Гансу.
Михаэль, присев на корточки, внимательно наблюдал за уверенными движениями дедушки. Мальчик почти успокоился – раз дедушка говорит, что с папой все будет в порядке, значит, так оно и будет. К тому же девочка в голове обещала то же самое. Правда, он ее давно не слышал, как и папу, но малыш чувствовал – девочка где-то здесь, совсем недалеко. Она просто занята сейчас.
А потом в голове как-то странно, очень неприятно зашуршало, словно змея вползла, осмотрелась и вкрадчиво прошипела: «Во-о-он, видишь, в мешке нож лежит? Возьми его и помоги дедушке лечить папу. Врачи всегда раны ножом увеличивают, чтобы удобнее было возиться! И ты ножом в рану ткни!»
– Так нельзя! – растеряннно пролепетал Михаэль. – Так неправильно!
– Чего это неправильно! – удивленно посмотрел на мальчика Степаныч. – Ишь ты, яйцо курицу учить вздумало! Я всю жисть раны и болячки разные врачую, и папку твово когда-то травами на ноги поднял, он потом мой чаек все время просил. Я, кстати, его захватил, дам папке попить, как рану перевяжу.
– Деда… – Губы малыша задрожали, а в наплаканных глазах снова заблестели слезы. – У меня в голове змея поселилась! Она противно шуршит и всякие гадости заставляет делать!
– Ох ты! – встревожился старик. – А о тебе мы и не подумали! Вот же сволочи какие, а?! За мальчонку принялись! Ника, девочка, ты слышишь это? Я-то ни тебя, ни энтих гадов не слышу в шлеме, но ты уж огради Мишаньку, подмогни ему! А ты, Мишаня, никого не слушай! Это болезнь папкина к тебе приползла, но мы ее выгоним! Сейчас девочка наша тебе поможет! Ну, пришла она?
– Не-а, – всхлипнул Михаэль. – Де-е-еда, змея меня заставляет ножик взять!
– А мы сейчас ножик уберем от греха подальше!
За спинами заскрипел снег, и в следующую секунду чужие руки снова схватили мальчика.
– Хватит, набегался! – рявкнул немец. – Старик, заканчивай возиться, нам пора возвращаться.
– Вы что, собрались его по лесу вести?! В таком состоянии? Он не дойдет! Лучше Кая в дом перенести…
– Ну да, обязательно, – глумливо хмыкнул старший, закидывая на плечо неожиданно вялого мальчика. – Еще и сыночка с ним оставим, потом извинимся и на цыпочках уйдем! Не забыв трупы наших людей забрать и забыв, кто виновен в их смерти! – Ухмылка сменилась злобным оскалом. – С минуты на минуту наши люди на снегоходах должны подоспеть, так что давай, в темпе заканчивай. Да, кстати, шлем-то сними! Не для твоей поганой головы был сделан!
– Не сниму, – угрюмо буркнул старик, стараясь незаметно ухватить рукоятку ножа.
Но сделать что-либо незаметно, когда соглядатай навис прямо над тобой, довольно сложно.
И болезненный пинок твердым носком лыжного ботинка подтвердил это.
– Нож отбрось в сторону, старый пень! И быстро снимай шлем!
– Слышь, ты, хер-хер, – процедил Степаныч, поднимаясь после пинка, – не мешай мне раной Кая заниматься, а то, не ровен час, помрет он! Кажись, кость задета! Я ему сейчас настой, силы прибавляющий, дам, а потом отдам тебе твою шапчонку, не хнычь!
– Сейчас отдай!
– Вот ведь привязался! Да не могу я, застежка у ево мудреная больно, опосля возиться буду!
– Ну ладно, заканчивай, – раздраженно дернул щекой немец. – Но не надейся сбежать!
– Ты за меня не беспокойси. – Старик внезапно побледнел, встревоженно глядя куда-то за спину верзилы. – Ты за себя волнуйси. И мальчонку сюда давай, тока медленно и осторожно, не дергайси…
– А что…
Вопрос испуганно всхлипнул и трусливо убежал обратно в глотку немца, когда за его спиной почти одновременно послышались рычание, выстрел, противный хруст и душераздирающий вопль Дитриха. А затем к товарищу по партии присоединился и фальцет Ганса.
Не выпуская из рук ребенка, немец резко развернулся и буквально налетел взглядом на янтарно-желтые волчьи глаза. Матерый зверь стоял всего в двух шагах от человека, уши его были плотно прижаты к голове, пасть оскалена, а где-то в глубине горла клокотал, нарастая, очень такой неприятный рык.
А со всех сторон к обильно залитому свежей, остро пахнущей кровью участку леса бесшумно скользили серые, отощавшие за зиму и от этого особо озлобленные тени…
Глава 42
– Эх, мне бы ружжо мое щас! – еле слышно прошептал старик, скрипя зубами от бессилия. – Я бы… Чего застыл, герр, у тя ж пистолет есть, Мишаньке в голову им тока што тыкал! Отдай мне мальчонку и стреляй!
– Не успею, слишком долго, – выдавил из себя немец, не спуская помертвевших глаз с напружинившегося перед прыжком волка. – А вот так – успею!
И он мощным толчком швырнул маленькое тельце прямо в оскаленную пасть…
– Господи, Мишаня!!! – совершенно ошалев от ужаса, старик попытался помешать мерзавцу, но не успел.
И мальчик с размаху налетел на клыки. Нежная кожица на щечке мгновенно лопнула и заплакала кровавыми слезами, а Михаэль смог только пискнуть – от страха и боли ребенок почти сомлел.
Зверь, явно не ожидавший такого подарка, отступил на шаг и склонился над так легко доставшейся ему добычей. Так вкусно и сладко пахнувшей добычей. Из пасти на снег закапала слюна.
– Вот, забирай! – заорал немец, трясущимися руками пытаясь выдернуть из кобуры пистолет. – Он гораздо вкуснее меня, посмотри, какое нежное мясо, какие тонкие косточки! Жри его, а я пока…
– Ах ты, сволота поганая! – взревел Степаныч, медленно поднимаясь. – Да я тя щас голыми руками придушу, тварь! Да я… Опаньки!
Блондин, справившийся наконец с подло застрявшим в кобуре пистолетом, мимолетно удивился изменившейся вдруг интонации голоса этого недочеловека. Но размышлять над причиной ему было некогда – остальные волки медленно сужали круг, совершенно не задерживаясь возле таких больших, таких аппетитных кусков мяса, еще недавно носивших имена Ганс, Клаус, Дитрих…
На что очень и очень рассчитывал единственный оставшийся в живых кусок – по имени Адольф. Голодные звери сейчас должны были с аппетитом пожирать добычу, оставив его на потом!
