* * *
Адрес хозяина ресторана, значившийся в уставе, привел меня в захудалый микрорайон на самой окраине города. Безликие девятиэтажки удручали взгляд облупившимися стенами, не знавшими косметического ремонта с момента сдачи жилья, то есть минимум лет тридцать. Плотная застройка не предполагала сквериков или хотя бы благоустроенных двориков. В начале семидесятых строители социализма испытывали острую нужду в крыше над головой, и эстетические излишества считались непозволительной роскошью. Похоже, я вытащила пустышку. Слабо верится, что владелец фешенебельного ресторана обитает на задворках цивилизации. Но не останавливаться же на полпути!
Я отыскала нужный дом и, припарковав машину, направилась к подъезду. Кодовый замок на двери был вырван с мясом. Лифт не работал. Прикинув количество квартир, я с неудовольствием отметила, что тащиться придется на шестой этаж.
Дверь нужной квартиры своим видом тоже не радовала. Старый дерматин был вдоль и поперек изрезан, и кто-то пытался подлатать его широкой липкой лентой. Над дверью пучком свисали оборванные провода. Наверное, жильцы квартиры давненько живут без телефона и телевизора. Дверной звонок тоже присутствовал чисто теоретически. Когда я попыталась его нажать, кнопка беспомощно запала внутрь, не издав ни звука. Пришлось стучать. Первая попытка успехом не увенчалась. Я поколотила еще, после чего внутри послышалось легкое шевеление, и дверь распахнулась настежь.
Существо, представшее передо мной на пороге, некогда являлось особью мужского пола. Сейчас его видовую принадлежность я бы определила как алкоголикус хроникус, а таковым, по моему мнению, иметь половые признаки вовсе не обязательно. Одето существо было в некоторое подобие тренировочного костюма. То есть если взять совдеповский тренировочный костюм и не меньше года использовать его в качестве половой тряпки, а потом, не стирая, высушить, то в результате можно добиться именно такого сногсшибательного эффекта. Под стать костюму была и спитая физиономия самого хозяина. С той только разницей, что от половой тряпки в доме конкретная польза, а общественная бесполезность описанного субъекта налицо.
Мужик навел на меня резкость, после чего расплылся в довольной пьяной улыбке, обнажая черные пеньки зубов:
— О-о-о…. заходи, красавица! Тяпнешь с нами рюмочку, зажуешь селедочкой за здоровье аменинника.
Мой несчастный вестибулярный аппарат, уже вкусивший сивушные ароматы, распространявшиеся из квартиры, живо отреагировал на подобное предложение. К горлу подкатил комок и там и застрял, затрудняя дыхание. Между тем гостеприимный алкоголик продолжал хлебосольничать:
— Ты заходи, не стыдайся. Мы сегодня юбилей справляем, — на этом он смачно икнул и едва не грохнулся, с трудом удержавшись за дверной косяк.
— Простите, — вежливо начала я, — мне нужен Пришвин Всеволод Георгиевич. Вы не подскажете, как его найти?
На репе мужика отразились глубокие раздумья. С моей стороны, было жестоко так напрягать вопросами его уставший организм. Но что поделаешь? Мне нужна информация, и придется вытряхнуть ее любой ценой. Если владелец «Этуаля» переехал в другое место, то у новых жильцов, даже если они и законченные пропойцы, могли сохраниться его координаты.
— Вован! — Это мужик вышел наконец из неблагодарной роли роденовского Мыслителя и крикнул кому-то в глубь квартиры.
— Чево тебе надо? — донеслось оттуда.
— Тут баба пришла…
— Так зови к столу! Я сегодня добрый, всех угощаю! — Вслед за словами послышалось пьяное гыгыканье.
Вестибулярный аппарат снова попробовал рассказать о своей горькой судьбине, но я пресекла его стенания и, стиснув зубы, переступила порог квартиры.
Открывшееся зрелище превзошло все мои ожидания. Из мебели в единственной маломерной комнате осталось, по всей видимости, только то, что нельзя продать. А поскольку в нашей небогатой стране продать можно практически все, то и мебели почти совсем не осталось. Исключение составляли лишь допотопная железная кровать и две колченогие табуретки, служившие импровизированным столом. Последний буквально «ломился» от яств. То есть на нем имелась початая литруха, буханка хлеба и селедка, выложенная неаппетитной кучкой на обрывке газеты. В углу комнаты живописно выстроилась батарея пустых бутылок от разномастного дешевого пойла. Кроме мужика, который открыл мне дверь, в квартире пировало еще двое алкоголиков. Один из них, свернувшись калачиком, уже дремал прямо на полу под окном. Другой, надо понимать, Вован, восседал на кровати, сжимая в руках щербатую чашку, заменявшую водочную рюмку. Завидев меня, он растянул губы в счастливой улыбке и немного подвинулся, освобождая посадочное место. Его приятель плюхнулся рядом прямо на пол. По газете мимо селедки вяло прошествовал толстопузый таракан.
— Я ищу Пришвина Всеволода Георгиевича, — начала я, не собираясь злоупотреблять гостеприимством, — вы не подскажете, как его найти? Мне известно, что раньше он был прописан по этому адресу.
— А зачем он тебе сдался? — Вован подозрительно прищурился. Он уже изрядно принял на грудь, но отдельные проблески сознания еще теплились в его мутном взгляде.
— У меня к нему дело, — я придала интонациям официальный оттенок.
— Денег нема, — немедленно ответствовал он, — а выселять права не имеете. Квартира приватин-зи… тьфу… прихватви… елы-палы… приватизирована, вот, — удалось-таки выговорить ему мудреное слово.
— При чем тут квартира?
— Ты из жилконторы?
— Не-а, я сама по себе.
— Значитца, выселять меня не будут?
— Наверное, нет, — согласилась я, сообразив, что он принял меня за должностное лицо, мечтающее разжиться у него коммунальными платежами. — У меня к Всеволоду Георгиевичу дело сугубо личное, — пояснила я.
— Ну?
— Что — ну?
— Что за дело у тебя?
При этом он опрокинул в себя содержимое щербатой чашки, после чего щедро наполнил ее водкой и протянул мне. Я испуганно отпрянула и проблеяла:
— Дело касается только Пришвина. Вопрос очень важный. Вы знаете его новый адрес?
— А я со старого не съезжал. Уже почитай тридцать годиков с гаком тут обитаю.
— В каком смысле?
— А в таком. Моя квартира! — Вован засунул руку по матрас, пошарил там, после чего извлек на свет божий затертый целлофановый пакет с бумагами. — У меня все документы в порядке.
Я машинально взяла из его рук пакет и достала оттуда измятые листы. Взгляд пробежал по первой попавшейся бумаге, которая оказалась свидетельством о разводе Пришвина Всеволода Георгиевича с некоей гражданкой Пришвиной Зоей Николаевной. На следующем листке, заверенном нотариусом, значилось, что Пришвин наследует половину дома в селе Горемыкино после смерти Пришвиной Агафьи Прокоповны. До меня стало постепенно доходить. Полную ясность в ситуацию внес военный билет, обнаруженный среди прочих бумаг. И хотя молодой лопоухий парнишка, смотревший на меня с пожелтевшей черно-белой фотки, мало походил на заспиртованного Вована, сомнений не осталось: асоциальный элемент передо мной — не кто иной, как искомый Всеволод Георгиевич.
