— Тебя послушать… — не желал хоронить свежую идею Федя. — Если бы все бандиты совершали преступления с твоей рациональностью, то с раскрываемостью у нас в стране была бы сплошная безнадега.
— Вот спасибочки. Сначала Женьку в оторвы записал, теперь и во мне углядел преступную рациональность.
— Не придирайся!
— Да не придираюсь я! И можешь обвинять в излишней рациональности сколько угодно, но, по-моему, мы зря списали со счетов ресторан.
— Что ты имеешь в виду?
— А то… Сколько может стоить ресторан «Этуаль» вместе со всем импортным оборудованием и шикарным интерьером?
— Я вообще-то не специалист по недвижимости, но, думаю, тысяч на двести потянет. Ясное дело, не в наших деревянных.
— Я бы даже сказала, на все триста.
— Что с того? — не уловил ход моих мыслей Федя.
— Номинально владельцем ресторана является прожженный алкоголик Всеволод Пришвин. Правильно?
— Правильно. Его использовали как подставное лицо для прикрытия центра по обналичке. Какой с алкаша спрос? В любой день может ласты склеить.
— То-то и оно. Если бы на его паспорт открыли очередную фирму-бабочку для увода безналичных денег, мне все было бы понятно. Но кому, в случае смерти Пришвина, достанется ресторан? Это ж какими надо быть идиотами, чтобы отдать такой лакомый кусок в доход государства?
— Почему сразу в доход государства? У него могут быть родственники.
— Вот-вот, могут быть родственники…
— Погоди-погоди. Ты хочешь сказать, что…
— Именно это я и хочу сказать! Нужно тряхнуть как следует Пришвина и выяснить все про его близких. По крайней мере, про тех, кто реально мог бы претендовать на наследство. Его сынуле или племяннику, например, не составило бы труда приделать ноги паспорту.
Федя тут же схватился за свой мобильный телефон, но я его остановила:
— Зачем твоих профессиональных друзей по пустякам беспокоить? Попроси-ка их лучше собрать нам полное досье на Степана Филимонова. А с алкоголиком мы и сами управимся. Купим сейчас пол-литра, и выложит он нам всю информацию на тарелочке с голубой каемочкой. И, кстати, про Гришанины связи информацию тоже собирать не обязательно. Он сам завтра должен назад прилететь.
За время моего отсутствия в многоэтажной панельке ничего не изменилось. Лифт по-прежнему не работал, и пришлось тащиться на шестой этаж пешедралом. Изрезанная дверь тоже никаких изменений не претерпела. Наученная опытом, я не стала ковырять поломанный дверной звонок, а что есть силы заколотила кулаком по облезлому дерматину.
На этот раз дверь отворил сам хозяин квартиры — небезызвестный мне Вован. Видок у него, мягко говоря, был хреновый. К хронической одутловатости синюшной физиономии добавился внушительных размеров фингал, отчего правый глаз заплыл и исказил алкашу картинку мироздания не в самую лучшую сторону. Вероятно, именно поэтому он рявкнул тоном, лишенным всяческого намека на доброжелательность:
— Шо надо?
— Нам того… поговорить надо… — неуверенно промямлил Федя, сраженный наповал колоритом представшего образа.
— А мне не надо! — Вован потянул на себя ручку, намереваясь захлопнуть дверь прямехонько перед нашими носами, но я оперативно достала из пакета припасенную поллитруху.
Его здоровый глаз сверкнул затейливым огоньком.
— Ну, так это… так бы и говорили… проходьте, — он посторонился, не сводя взгляда с вожделенной бутылки.
Мы не заставили себя долго упрашивать и юркнули внутрь. Обозрев замызганное пространство, я отметила про себя, что батарея пустых бутылок прилично увеличилась и теперь занимала чуть не четверть комнаты. Присев на краешек кровати и стараясь пореже дышать, чтобы уберечься от устойчивого похмельного зловония, мы стоически выждали, пока хозяин расставит на табуретке грязные чашки.
— Ну, что ли… за знакомство, — произнес он и, не дожидаясь нашего участия в процессе, залпом опрокинул в себя содержимое чашки.
Успокоившись на том, что Пришвин меня решительно не помнит, я принялась сочинять причину нашего дружественного визита.
— Понимаете ли, — начала я, — мы ваши новые соседи. Квартиру на днях купили этажом выше. Вот теперь ходим, знакомимся с жильцами. Меня Машей зовут. А это — муж мой, Федя.
— Бум знакомы. Я — Вован! — радостно сообщил мужик, после чего снова присосался к чашке.
— А вы, я вижу, один живете?
— Угу, один бобылюю.
— Что так? Выходит, семьи-детей не нажили.
— Чего?
— Детей, говорю, у вас нет?
— Отчего же нет? Доча у меня. И внучка тоже имеется.
— Правда? — Я постаралась изобразить на лице радость. — И они часто вас, наверное, навещают?
— Не-а. Где им часто-то добраться. В Туле живут. Почитай, уж года два не видались.
— В Туле? Так далеко?
— Ну да. У дочи там второй супружник.
— А кем он работает?
— Кто? — Водяра уже разобрала Вована, и мои вопросы явно доходили до него с трудом.
— Так супружник дочери… Чем он занимается?
— Ромка? Ничем он, злыдюга, не занимается. Было дело, слесарничал, да опосля балка на него кирдыкнулась. Чуть до смерти не зашибла. Теперича инвалид.
— Бедняга! Что ж дочка? Тяжело, наверное, ей приходится? — по инерции продолжала допытываться я, уже понимая, что снова тяну пустышку.
— Тяжко. Ломается на базаре, как лошадь. Барахлишком турецким торгует. И дите сама подымает, и мужа-калеку кормит.
— А другие ваши родственники ей не помогают?
— Так нема у нас никого. Разве только Ромкина родня, так там одна голытьба сраная.
Мы с Федей разочарованно переглянулись. Похоже, я действительно попала пальцем в небо. Базарная торговка из Тулы и ее муж-инвалид не могут являться собственниками дорогого ресторана. Не сговариваясь, мы поднялись и гуськом засеменили на выход. Но хозяин, кажется, этого не заметил, продолжая изливать душу:
— Говорил ей, дуре, держись Гришки, а она, шалава, как хахаля этого тульского зацепила, так и ноги с ним сделала. Дуры бабы! Как есть, все дуры.
— Секундочку, — я притормозила на пороге комнаты, походя отбиваясь от Феди, пытавшегося силой утащить меня из провонявшего жилища, — а Гришка — это кто?
— Так муж ее. Первый. Тот, который до Ромки был. Только она хвостом фить и в Тулу подалась. Говорю ж, дура! А Гришка, тот большим человеком стал. Денег у него — всем курям не выжрать. А Ромка — голытьба.
— А вы фамилию этого Гришки, случайно, не вспомните? — Это Федя, перестав наконец смыкать меня за руку, внес посильную лепту в процедуру дознания.
Вован погрузился в глубокие раздумья, а я, опасаясь, что он впадет в пьяный ступор, поспешила ему на помощь:
