Отчетливо сознавая, что и у Красноперова меня хлебом-водкой не встретят, я вошла во двор и долго стучалась в запертую дверь, то и дело оглядываясь. Ромка не открывал. Машины под навесом не было. Свечи не горели. Сложив эти три обстоятельства, я пришла к выводу, что Ромка от греха подальше свалил в город, бросив Риту в интересном положении, что с его стороны было крайне непорядочно. Фу.
Понимая, что запутываюсь в трех соснах, я перебежала переулок и вторглась на участок Риты Рябининой. На мой несмелый стук загавкала Танька. Вспыхнул фонарь на кухоньке, дрогнули занавески. Я опустила вальтер в карман. Но руку из кармана не вынула. Занавески раздвинулись, и показалась увенчанная электрическим нимбом голова. Видимо, фонарь остался на столе, за ее спиной.
— Рома, это ты?..
— Нет, это я, — сказала я. — Лидия. По-испански — «бой с быками». Пустишь погреться?
Нимб над головой Риты качнулся, снова замер. Видимо, она раздумывала, стоит ли сохранять святость.
— Открывай, открывай, — поторопила я, — не укушу.
Дверь слегка приоткрылась. Припудренный бледностью абрис издавал глубоко-дышащие звуки.
— Привет тебе, сестрица по маразму, — приветствовала я.
— Чего тебе? — прошептала Рита.
— Войти можно?
Она неохотно подвинулась. Я вошла на кухоньку, освещенную старым совковым фонарем со сменными фильтрами, и остановилась на соломенном коврике. Дальше проходить не стоило — по причинам вполне понятным. На кухне стойко пахло рассольником. Рита была одета — в брезентовые рыбачьи штаны и дырявую кофточку. Спать она не ложилась — это явно. До моего прихода находилась в темноте на веранде и чего-то высиживала (слишком быстро зажгла фонарь).
— Чего тебе? — повторила Рита.
«Не спится, голубка дряхлая?» — подумала я.
Под ногами уже вилась «парижанка» Танька. Я решительно отодвинула ее ногой и прикрыла дверь. Но запирать не стала — по тем же причинам.
— Где Красноперов?
Она помедлила. Потом неуверенно качнула головой:
— Я не знаю.
— А конкретнее?
Рита поломалась:
— Я… не знаю. Он уехал на машине, сказал, что скоро приедет… Но его нет уже три часа.
— А ты ничего не желаешь мне сообщить?
— Нет, Лида…
Она сказала эти слова очень быстро и нервно. Мои сомнительные способности физиономистки не принесли бы в этой ситуации пользы: Рита вышла из зоны освещения, став сутулым объектом без особых примет.
Напряжение росло…
— Спокойной ночи, — попрощалась я, пятясь к выходу…
Сургачева даже в два часа ночи оставалась верна образу.
— Ну какого, прости боже, хрена?.. — проговорила она умирающим голосом.
Прозвучало очень достоверно.
— Своя, — отозвалась я.
— А стрелять не будешь, своя? — насторожилась Сургачева.
— Попробую удержаться.
— Ну входи…
Закутанная в мохнатую шаль поверх десятка ночнушек, она квелой сомнамбулой шаталась по кухне; чиркая спичками, а потом, бросая их горящими на пол, поджигала свечи. Я насчитала пять штук — две на столе, одну на подоконнике, еще одну на бабушкином серванте и последнюю, загнанную в горлышко пустой винной бутылки, — посреди печки.
— Остановись, — сказала я, — и просыпайся скорее.
Сургачева недоуменно вперилась в горящую спичку, дождалась, пока пламя коснется пальцев, перехватила обгорелый конец и стала смотреть, как крошечный огонек превращается в красное пятнышко.
— Марышев здесь? — спросила я.
— Спит, — она кивнула на чернеющий за печкой проем. Я сделала шаг в указанном направлении. Сургачева остановила меня жестом руки: — Не трогай Марышева. Пусть спит. Он устал.
— Почему вы не уехали?
— Потому и не уехали. Игорек на минуточку прилег, теперь пушкой не поднять. Уедем утром в шесть, чтобы Игорек успел домой заехать. Устает он на работе, Лидуся. Думаешь, почему он каждый вечер надирается портером?
— А тебя не интересует цель моего визита?
Я внимательно наблюдала за ее лицом. Но ни один мускул там не дрогнул.
— А что тут интересного. — Она бросила горящую спичку на пол и потопталась по ней старинными мужниными ботинками. — Сейчас ты задашь каверзный вопрос — не хочу ли я с тобой обговорить одну «горячую» тему. Только за этим ты и пришла. Скажи честно, не дождалась своего убийцу?
При слове «своего» я невольно вздрогнула. Указательный палец в кармане сместился с рукоятки и коснулся спускового крючка.
— А ты не хочешь ее обговорить?
Сургачева окинула меня трезвым, серьезным взглядом. Посмотрела на мою правую руку, на левый карман, на лицо, абсолютно тупое, после чего медленно покачала головой:
— Не хочу, Лидочек.
До кошмара оставалось секунд тридцать.
Импульс ультразвука впился в темечко. Голова заныла. Я машинально дернулась к двери:
— Ладно, пока, Кира. Приятных сновидений.
— Пока-а, — удивленно протянула Сургачева.
Странные звуки образовались за дверью. Словно кто-то споткнулся о приступочку, топнул ногами и навалился всей массой на дверь. Я отшатнулась, выдернула вальтер. Снаружи что-то треснуло, тело отвалилось от двери, зашаркало по половицам — опять раздался громкий треск. Застонал человек…
— О господи, — охнула Сургачева.
Ультразвук сверлил мозг. Я чуть не завизжала от страха. Кинулась было к Сургачевой — она отшатнулась от меня — какого черта! И впрямь — какого? В доме западня!
Абсолютно не помню, как я вывалилась на улицу (внутренний голос шепнул — нельзя сидеть в доме!). Но помню, как выла от отчаяния и не могла шевельнуться: капитан Верест, закусив губу, сползал спиной по столбу, поддерживающему козырек! Руки цеплялись за перила, ноги подгибались…
Я бросилась к нему:
— Олег!..
Он открыл рот и хрипло выдохнул:
— Уходи… Беги к казакам… Он здесь, он Костяна завалил, перехитрил, гад…
Руки оторвались от перил, ускорив падение. Я тоже рухнула на колени. Внезапно пропал свет — Сургачева захлопнула дверь (гадина!). Но нет, она не предала меня — завозилась где-то рядом, заохала… А что толку?
— Уходи, Лида… — хрипел, заваливаясь на крыльцо, Верест. — Выживу, оклемаюсь… Грудину пробило, не смертельно… Не тяни резину…
— О господи, Лидок, что будет-то… Да что же это творится… — ныла Сургачева, помогая мне (зачем?) ощупывать дрожащее тело.
И вдруг она взвилась:
— Вон он!
Меня тоже подбросило. Не захлопни она дверь, я бы в пламени ее свеч ни черта не увидела. А я и так ни черта не видела, вертела головой как дура, таращась в черноту.
