— Ну как же, значит, считают тебя очень опасным бандитом.
У нас же, как известно, самые опасные бандюги пребывают на свободе, особенно рецидивисты. Уж не знаю почему, но, видно, кто‑то очень важный поставил перед собой цель уменьшить численность польского населения, ведь такой зверь на свободе непременно воспользуется случаем, чтобы резать и убивать направо и налево. Какая ему разница?
— Как же! Получит пожизненное.
— Пожизненное ему и без того гарантировано, а вот смертная казнь — тю–тю.
— И почему же у нас так?
— Черт его знает. Вроде бы всплеска демографии не наблюдается, скорее наоборот, но ведь меньше людей — меньше и молодежи, и что отсюда следует? Меньше школ, больниц… Сплошная польза.
Мартуся заявила, что она в ужасе, и если уж причислена к определенной категории граждан, то чувствует себя обязанной кого‑нибудь прикончить. А если так, то кого?
— Тебе лучше знать. А кроме того, они тебя немного у себя все же подержали, это для того, чтобы ты не смогла перепрятать орудие преступления. Обыскали твой дом и машину и, насколько я поняла, ничего не нашли. С другой стороны, раз так, должны бы тебя содержать в казематах, ведь выпускают тех, у кого находят целые склады орудий убийства. Может, все же у тебя хоть что‑нибудь обнаружили?
— Что они могли обнаружить, Господи Боже!
— Откуда мне знать? Яды, бомбу, стилет…
— У меня есть отвертка, вернее, была, я не проверяла…
— А теперь выкладывай, что тебе удалось от них узнать! — серьезно потребовала я.
— Как это — от них узнать? — не поняла Мартуся. — Что же я могла у них узнать?
— Да много чего. Сама же говоришь, что сидели в большой компании. О чем‑то с тобой говорили? И между собой. А ты слышала. И никаких выводов не сделала? На тему всех этих преступлений, с Поренчем на десерт.
— Прошу тебя, не надо таких съедобных сравнений. Тут бы потеряла аппетит даже моя собака. И говорили, и переговаривались так как‑то… вполголоса, кому он был опасен. Или кто ему чего плохого сделал. И как вообще этого вот теперь Поренча связать с Вайхенманном, отсутствует звено. Несколько раз упоминали это несчастное отсутствующее звено. А меня несколько раз просили припомнить, кто там был, в той забегаловке, и я ничего путного не могла сказать. Им от меня ну. никакой пользы не было.
Всем своим видом я излучала недовольство и осуждение. Мне тоже никакой пользы от нее. Пришлось опять послужить примером:
— Вот, возьми меня. Я могу тебе сказать, что Поренч дружил с Яворчиком.
— Ну и что?
— А то, что ты мне никогда об этом не говорила.
— А надо было говорить? — забеспокоилась Мартуся. — Это так важно?
— Пока не знаю, важно или нет, но ведь именно Яворчик бросал на меня подозрения, и я уже догадываюсь почему… — Вдруг вспомнив, что телефоны Мартуси прослушиваются, я поспешила закруглиться: — И вообще мне уже надоели все эти глупости, а ты отправляйся поспать.
Мартуся смертельно обиделась.
— Да ты что! Я так напереживалась, только переступила порог, сразу звоню тебе, а теперь должна отправляться спать?!
— Вот именно. Нельзя же тебе каждую ночь развлекаться. А перед сном, если хочешь, можешь себе поразмышлять над дружбой Поренча с Яворчиком…
И тут же подумала: раз Поренч под тяжестью подозрений был вынужден перебраться в мир иной, теперь наверняка его место займет Яворчик. Несчастная полиция!
* * *
Я не успела ничего сделать, даже ни с кем не переговорила по телефону — полиция помешала. Гурский появился у моей калитки с самого утра. Хорошо еще, что я успела выпить утренний чай.
Без предисловий Гурский сразу взял быка за рога.
— Или вы обе прекрасные актрисы, или Марта Форналь невинна как дитя. И давайте больше не усложнять мне работу. Ведь мы имеем дело не с какими‑то разборками мафии, а с серьезным делом. Какое значение имеет тот факт, что некий Яворчик дружил с покойником?
— Прекрасно знаете, если не войдем и не усядемся, вы от меня ничего не услышите, — твердо заявила я. — А у меня как раз чайник вскипел. Кофе, чай?
— На этот раз кофе, если вы уж так настаиваете.
Поставив на столик напитки, я тоже присела.
— Насколько я поняла, о покойнике вы уже собрали все сведения, — осторожно начала я, но Гурский перебил меня.
— Вы же прекрасно знаете, что мы могли услышать от людей. Никто ничего не знает, никто ни с кем не дружит, никто ни в чем не уверен, все слепые и глухие. Материальных причин для убийства нет, я говорю о мотивах: никто не крал кошелька с деньгами, автомашину или картины Коссака со стены. А копаться в слухах, сплетнях и вымыслах — неблагодарная работа. Ищем иголку в стогу сена. Вы же прекрасно разбираетесь, кто с кем, кто за кого и кто против, какие тут группки и группировки.
— Да я не…
— Никаких «не»! У меня нет времени на реверансы, поэтому хочу выяснить сразу. Почему вы ни разу не назвали мне Эву Марш?
В голове вихрем пронеслось: могу солгать, что она тут ни при чем и вообще я о такой не слышала. Могу сказать, что мне и в голову не пришло увязать с ней все наши трупы. Могу признаться, что, раз уж меня перестали подозревать и я сама выпуталась, не хотелось еще и ее впутывать. А потом подумала: раз теперь нет необходимости мне юлить и увиливать, могу наконец сказать правду.
— Надеялась, что вы на нее не выйдете! — выпалила правду, и, признаюсь, мне самой стало легче: не надо ничего скрывать от этого хорошего человека. — Ведь полиция не отличается деликатностью… в принципе.
— Так, собственно, я и думал. О ней я давно знаю, но раз вы молчали — и я не заговаривал, подозревая какие‑то неизвестные еще мне обстоятельства. Впрочем, я и сейчас еще уверен, что всего не знаю: уж слишком сложные тут взаимосвязи и между покойными, и между еще живыми. И считаю, что вы обо всем знаете, раз так упорно молчите об Эве Марш. Ведь сколько мы с вами говорили, а вы ни разу не назвали эту особу. При этом Эва Марш не один раз выходила на первое место как одно из главных лиц. Карьера — это реальный мотив: люди устраняют любые препятствия на пути к ней. Но вот такой вид мести — постфактум — нам и в голову не приходил, тем более что с Вайхенманном она никак не была связана. Вы ее любите?
— Люблю и ценю.
— Очень хорошо, моя жена тоже. Так прошу вас, не молчите хоть теперь и расскажите все, что знаете о связях Яворчика с Поренчем. Уж их‑то вы не любите, надеюсь?
Поблагодарив его за хорошее обо мне мнение, я рассказала все, что приходилось слышать о Яворчике. Ну почти все.
Гурский молча слушал.
— Порядок Вижу, перестали увиливать и запутывать меня. И что вы из этого поняли?
— Немного. Нечто странное — в клеточку: то так, то иначе. Вам бы об этом лучше поговорить с Петриком, Магдой и Островским.
