— И как, скрестились?
— Пока не знаю, весной будет видно.
— С этим разобрались, слава богу, а то я в толк взять не мог, что за каша в этом мешке. Давайте еще немного приблизимся к истине. Скажите, пожалуйста, на кой черт вы оставили у Бучинского свои резиновые сапоги, рыбу и мусор из леса?
— Видите ли, нам пришло в голову, — начала я осторожно, — как бы это сказать... Мы же не знаем, кто убил этого подлеца Тупня... (А, пропади оно все пропадом!) Я решила забрать у него материалы по скачкам, чтобы не пропали. У меня бумаги были бы в большей безопасности. В спешке и покидала в мешок для мусора...
— Мешок сначала лежал на шкафу?
— Что, пыль нас выдала? На шкафу, на шкафу... Только о том, что у Тупня имелся компромат, мы догадывались. И поскольку за домом могли следить, пришлось провернуть операцию с мешками.
И я обрисовала нашу погрузо-разгрузочную процедуру. Правда, про сами бумаги умолчала. Но следующий вопрос напрашивался сам собой.
И Гурский не стал с ним тянуть:
— Что это за бумаги? Что за материалы по скачкам?
— Пожалуйста, могу их вам показать. Точно такие же, как вот эти. Прошу вас, взгляните...
Я решительно провела его в кабинет и открыла ящик. Груда бумаг выглядела впечатляюще. Программки многолетней давности, все исписанные, полные заметок, замечаний, наблюдений. Статистические выкладки на больших листах бумаги, карточки с данными карьерного роста каждой лошади, расчеты, результаты заездов... Целая продовольственная (или как ее там?) база для компьютера. У пана Теодора тоже имелось кое-что, но моим добром можно было нагрузить целый мусоровоз, а не один мешок.
На лице Гурского чередовались восхищение, ужас и сомнение. По-моему, сомнение преобладало.
— Это и есть то, что вы так упорно прячете?
— Вы ведь не игрок, правда? — Я снисходительно покачала головой и задвинула ящик. — Как вы думаете, откуда я знаю о преступлениях Тупня? Скачки и лошади — это огромный бизнес и огромные деньги. И Тупень имел к этому бизнесу непосредственное отношение. И у него наверняка имелись конкуренты. Как и враги. Вы ведь не верите, что там сплошь белые и пушистые водятся?
Нет, в такое Гурский не верил.
— Так почему же они у вас не забрали все это добро? — спросил Гурский, когда мы опять оказались в гостиной.
— Вы имеете в виду эти бумаги?
— А разве не их искали?
Я пожала плечами:
— Ну уж нет. Это — груда мусора, которую никто не разгребет. А вот у пана Теодора все было отсортировано и аккуратно сложено. Ничего лишнего, сплошь полезная информация, которая для разбирающегося человека настоящий клад. И вообще, если кто-то за нами и впрямь следил и видел, как мы таскаем туда-сюда черные мешки, то именно его он и стал бы искать, а не старую макулатуру. Здесь многое уже обесценилось...
Я запуталась окончательно и бесповоротно, кроме того, собственная криминальная бездарность и воспоминания об аферах с лошадьми разозлили меня настолько, что о мешке в багажнике я начисто забыла. Может, Гурский и спросил бы о нем, но в этот момент бренькнул его мобильник.
Роберт больше слушал, чем говорил.
— Здесь были двое, — торжественно объявил он после окончания разговора. — Оба в перчатках, мужчины, в общем, известные мне деятели. Они, наверно, собирались пошуровать как следует, вот и задернули занавески, чтобы никто снаружи их не заметил. Дом у вас открыт для всех желающих. Ну-ка, ну-ка... Вы были на бегах. Когда кончаются скачки, известно. А вы случайно не вернулись раньше времени?
— Так получилось. Я пропустила последний заезд, не хотелось стоять в пробке.
— Значит, вам нанесут еще один визит, вы их вспугнули. Все указывает на то, что именно мешок они и искали.
— Значит, за мной действительно следили?!
— Может, оно и к лучшему, что вы не вошли в дом.
— А иначе что? Стали бы меня пытать, задавать глупые вопросы?
Гурский пропустил мимо ушей мои слова.
— Что вы знаете о бывшей жене пана Бучинского?
Вот уж про красавицу Еву я могла сплетничать сколько душеньке угодно. Перемена темы меня обрадовала, но я тут же поняла, что, по сути, знаю о Еве очень мало.
— Красивая женщина. Гораздо моложе нас с паном Теодором. Очень жадная.
— Где она живет?
— Понятия не имею. А пан Теодор разве вам не сказал?
Но отвечать Гурский не собирался — только спрашивать.
— Чем она занимается?
— Скорее всего, ничем. Она не очень работящая.
— Откуда вы знаете насчет жадности?
— Старые сплетни и мой дедуктивный метод.
— И что говорят сплетни?
Вздохнув, я решила нарушить двустороннее соглашение и рассказала Гурскому об интересном пункте брачного договора, который затруднял раздел имущества и способствовал тому, что прекрасная хищница заботилась о благосостоянии пана Теодора. Подробности, само собой, мне были неведомы.
— Кто мог бы рассказать о ней побольше?
— Бог его знает. Кто-нибудь из фаворитов. Только о ее любовниках я уж точно совершенно не в курсе. Подруга? Подруг у нее не было, только соперницы. Точно, может, соперница? На что вам вообще эта Ева сдалась?
Гурский ответил. Этак небрежно-рассеянно, будто мысли его далеко-далеко.
— Пани Бучинская необходима, чтобы разобраться с результатами дактилоскопии, — объяснил он. Только значительно позже я поняла, что он говорил неправду. — Я не знаю ее реального места проживания, она до сих пор прописана в доме бывшего мужа. Никак не могу ее найти, не объявлять же в розыск. С женой покойного та же история. Вы ведь не забыли, кто был покойный? Думаете, можно вот так, за здорово живешь, войти в его дом и собрать отпечатки пальцев? Ха-ха-ха.
Я выразила ему свои соболезнования и в знак утешения предложила еще чайку. Мне казалось странным, что о жене пана Теодора он расспрашивает меня, а не бывшего супруга. Но цепляться к этому не хотелось. Лучше позже сама побеседую с паном Теодором. Между прочим, интересно, куда она могла подеваться...
— Вот еще что, — вспомнила я. — Уж не знаю, как там у вас дело обстоит со следами. Соседка утверждает, что кто-то шлялся по садику. Она вам говорила?
— Говорила, говорила...
— Поначалу-то соседка помалкивала, грешила на новую невесту пана Бучинского, девушку, по ее словам, невинную, как дитя...
— Алину Яворскую?
— Да, Алинку, фамилии не знаю. Она уехала, у нее алиби.
— Я в курсе.
— Ах, так вы уже проверили? Очень хорошо. Значит, Алинка исключается...
Что-то в выражении лица Гурского меня насторожило.
