— Насколько мне известно, клиентом прокурора является обвиняемый. Я что-то не помню никаких поучений, а особенно невинной девицы в лице Климчака…
— Тебе следовало осторожнее инструктировать Стасю под лестницей. Не у всех на глазах.
— Гнусная ложь. Ты сама видела?
— А ты как думаешь? Ещё и слышала И не я одна.
— А у кого ещё такие галлюцинации?
Кайтусь сам отлично прикидывался оскорблённой невинностью, но Патриция знала его как облупленного. И не верила. Она переждала, пока официантка подаст заказ.
— У одного типа, — холодно поделилась она. — Стоял за дверью по другую сторону.
— Кто такой?
— Не знаю. Мы не знакомы.
Известие Кайтуся не обрадовало. Вот невезуха! Решив разобраться с этим позже, он занялся едой, а Патриция, сама того не желая, ему помогла.
— А так, между нами, сдаётся мне, тебе предстоит нелёгкая задача. Что-то мне подсказывает, что невинная Стася нарывалась на это изнасилование изо всех сил, и ещё неизвестно, кто кого больше уговаривал.
— Хочешь сказать, что Стася Лёлика? А он защищался как лев? Давай подождём дальнейших показаний…
* * *
Место свидетеля теперь заняла Гонората.
Она не производила впечатления пристрастной. Похоже было, что ей одинаково не нравилось поведение как собственного брата, так и Стаси. Ничью сторону она не занимала и отвечала спокойно, без особых эмоций, а иногда как бы даже и с отвращением.
— С Руцкой давно знакома? — изящно сформулировал вопрос старый гриб. На этот раз он, вероятно, не выучил наизусть соответствующего фрагмента дела А может, просто забыл.
— Я знала её как подругу Зажицкой, виделись пару раз, может, год назад, а то и два.
— Когда вы с ней познакомились?
— На свадьбе Зажицкой.
— Как получилось, что она оказалась у вас дома?
— Она подошла к нам, когда мы шли вместе с Павловской. Я несла в стирку брюки брата…
Лёликовы портки судью не интересовали, а потому он не дал Гонорате рассказать всё по порядку, зарывшись по своему обыкновению в бумаги.
— И что? Подошла Руцкая…
— Сказала, что ей надо с нами поговорить, от неё пахло алкоголем…
«Ерунда», — подумала со злостью Патриция и сунула нос в косыночку:
— Врёт! Стася в пьяном виде по городу не слонялась. Об этом бы все знали!
Кайтусь недовольно поморщился и кивнул. Гонората добавила:
— …Сказала, что она беспокоится и что ей надо встретиться с Лёликом. А до того ещё спросила, правда ли, что он женился? Я ответила, что правда — собирается жениться.
— Дальше что? Пошли домой?
— Не сразу. Руцкая меня спрашивала, когда брат будет дома, я сказала, что после семи. Она подождала нас на площади. Когда мы встретились снова…
Судья, как всегда на пустом месте, взбеленился:
— Что за «снова», почему «снова»? Заканчивайте! Вы шли по улице, и что?
Гонората старалась держать себя в руках:
— Нам надо было кое-что купить.
— Что именно, нечего тут секретничать!
— Мы пошли покупать одеколон. Руцкая ждала на лавочке на площади. Она хотела купить вина. Я сказала, что в доме есть выпивка.
Судье понадобилось время, чтобы, ворча и булькая, продиктовать это в протокол. Вдруг он спросил:
— А что праздновали?
Патриция была крайне недовольна. По всей видимости, судья, копаясь в деле, обнаружил-таки нужные страницы, вспомнил что-то и принялся опять прыгать по событиям. Откуда он праздник выгреб? Не иначе как по ассоциации с алкоголем к старому маразматику вернулись хоть какие-то ошмётки памяти.
Гонорату он не озадачил:
— Павловская собиралась отметить своё личное интимное торжество.
Патриция быстро оглядела зал. Похоже, она была единственной, кого удивила эта интимность и полнейшее равнодушие судьи по сему поводу. Явно у нашего птеродактиля ум за разум заходит, цепляется как ненормальный к одеколону, а интимность ему до лампочки. Что это может быть за интимное торжество?!
Судья удовлетворил своё любопытство и перестал рявкать.
— Вернулись вы домой, и что?
— Я достала печенье, они разлили водку. После девятнадцати вернулись брат с отцом. Руцкая сказала брату: «Лёлик, ты можешь со мной коней красть».
Ну нет! Тут Гонората вышла у Патриции из доверия. Явно сговорились и теперь будут этот идиотизм повторять до посинения. Опять же она вспомнила, почему те показания показались ей настолько дурацкими, что она просмотрела их совсем бегло, не вникая в смысл. Теперь пожалела, а судья Гонорату всё подгоняет.
— Кто наливал водку? — уселся он на своего любимого конька.
— Руцкая.
— А кто принёс бутылку на балкон?
— Руцкая. Я рюмки принесла.
— Почему невеста брата не пришла в комнату?
Выдержке и хладнокровию Гонораты можно было только позавидовать. Она взяла препятствие с маху.
— Ужинала на кухне вместе с родителями.
— Брат отнёс ей рюмку водки?
— Нет.
У Патриции возникло острое желание пообщаться с Кайтусем, хотя ответов от него сейчас получить не было ни малейшей возможности. Что за идея фикс такая с этой невестой в кухне и водкой для неё навынос? Дали девахе после работы жаркое или кусок какого мяса, так почему она не могла под это рюмку опрокинуть? И при чём здесь изнасилование? Что это доказывает?
Судья чихать хотел на логику и уже перебрался на балкон, бросив в небрежении остальные помещения квартиры Климчаков. Гонорате размещение было без разницы.
— Так что там дальше?
— Я вернулась в комнату, чтобы сменить пластинку, и слышала, как Руцкая спрашивала Павловскую: «Она девственница, скажи, его девушка — девственница?» Павловская ответила: «Откуда мне знать?» Она тоже вышла, потом вернулась, мне стало нехорошо…
— С такой малости?
— Думаю, да. Мне от водки всегда плохо.
— Брат там был?
— Выходил на балкон раза два.
— И что?
— Руцкая встала и чуть не упала. Споткнулась и разбила рюмки… Обнимала брата за шею и говорила, что он может с ней красть коней и что она хочет провести с ним вечер.
— Дальше что?
— Потом она упала в шезлонг, и ей стало совсем нехорошо, поэтому я принесла тазик. Она приходила в себя в шезлонге. Брат вышел.
— Дальше?
Судейские понукания Гонорату немного смутили, и было видно, как она пытается собраться с мыслями и придерживаться хронологии событий.
