– Будешь сидеть рядом с тем парнем в войлочной шапке.
Корабль между тем готовился отплывать, и Ингунн дочь Бранда
пошла и села там, где ей было указано. Человек в шапке молча подвинулся к
борту, освобождая ей место. Мельком глянул на неё и вновь опустил голову,
кутаясь в плащ…
Но от этого короткого взгляда у Ингунн пробежал по спине
холодок. И она оглянулась на берег, уже отодвигавшийся прочь, за полосу дымной
чёрной воды. Никогда прежде ей не бывало так страшно. Если этот человек
посмотрит на неё ещё раз, непременно что-то случится. Она не знала, хорошее или
плохое. Но случится обязательно, и от этого было вдвое страшней.
На ночь Скьёльд остановился у безлюдного побережья. В
заледенелых утёсах бродило чуткое эхо, и люди невольно понижали голос, беседуя
друг с другом.
Спать же легли прямо на палубе, под скамьями. А чтобы не
сыпался снег, натянули сверху пёстрый шерстяной шатёр.
У каждого, в том числе и у Ингунн, было при себе тёплое
одеяло или плащ, но холод донимал беспощадно. Ингунн пыталась поплотнее сжаться
в клубочек, не смея перевернуться на другой бок: не потревожить бы угрюмого
соседа, страшно подумать. Потом неожиданно её, полусонную, обняло мягкое тепло…
Ингунн расправила затёкшие ноги, и добрый сон быстро перенес её домой.
Она открыла глаза, когда в тучах забрезжил неяркий поздний
рассвет. Поверх её плаща лежал чужой плащ. Человек в войлочной шапке сидел на
своём месте возле борта. Он хмурился, щупая сквозь меховую куртку свой правый
бок.
Ингунн приподнялась на локте:
– Спасибо тебе… Вот твой плащ.
Он даже не повернул головы.
– Оставь у себя.
Вот так она впервые услышала его голос. А сказано это было
сквозь зубы и нехотя. Ингунн попробовала возразить:
– А как же ты?..
– Я сказал, оставь у себя!
Он явно не привык, чтобы с ним спорили. Ей очень хотелось
чем-нибудь его отдарить, но как это сделать, Ингунн не знала. Спросить, не
болит ли бок, не надо ли помощи?.. Наверняка он ответил бы – не твоё дело. Или
ещё как-нибудь вроде того.
Поэтому Ингунн промолчала…
Следующие две ночи она вновь спала под его тёплым плащом, и
спалось ей хорошо. И за всё это время они не обменялись ни словом. Ингунн
только и вызнала у мореходов, как его звали: Одд.
По крайней мере так он разрешал себя называть.
А потом налетел тот шторм…
– Откуда же ты всё знаешь?.. – спросил Арни, волнуясь. –
Ведь это было давно!
– Я был там, сын Свана, – ответил Альвир скальд. – И я сам
видел всё то, о чём сейчас говорю.
– Но откуда же ты знаешь, о чём она подумала? И почему
промолчала? Ты с ней говорил?..
– Плохим был бы я скальдом, если бы не привык всматриваться
в людей, – проговорил Альвир негромко. – И многое замечать, скрытое от других.
И я сразу понял, что они полюбили друг друга тотчас же, как только встретились
на корабле. И что суждено им было от этого великое счастье и великая беда…
Тут сзади подошёл Сван Рыжий. И остановился послушать.
2
– Мы видели, как подходил шторм, – сказал Альвир скальд. –
Тучи опускались всё ниже, а потом по воде побежала темная полоса…
– Вели подобрать парус, Купец, – посоветовал Одд. Он редко
открывал рот по пустякам, и многие нашли, что он был прав. Скьёльд же ответил:
– Не ты хозяин здесь, на корабле.
Одд промолчал, но тут шквал налетел, и кораблю едва не
пришлось остаться без мачты.
Тёмное небо понеслось над самой водой, цепляя верхушки волн.
Бешеный ветер нёс пригоршни снега. В снастях выла стая волков. Дочери морского
Бога Ньёрда заглядывали через борта.
Но всё бы ещё ничего, если бы у рулевого весла сидел умелый
и опытный кормщик. Скьёльд же, как скоро стало понятно, куда больше привык
браниться на прибрежном торгу, чем в бурю править нагруженным кораблём. Да и за
самим кораблём можно было бы ухаживать получше. Шторм заставлял его стонать и
скрипеть, и в плохо проконопаченные швы сочилась вода.
Когда Скьёльд в третий раз подставил волне борт и у
промокших людей стали появляться на одежде сосульки – Одд поднялся на ноги и
пошёл к нему на корму. Сидевшие ближе других потом утверждали, будто он при
этом сказал:
– Нечего всем гибнуть из-за того, что один глупец здесь
хозяин.
Скьёльд и в этот раз не пожелал ему уступить. И – полетел на
палубу, сбитый с высокого кормового сиденья. Он не смог отползти далеко, потому
что загодя привязался верёвкой. Вот и пришлось ему сидеть здесь же у борта и
слушать, как Одд приказывал его людям.
А у Одда это получалось неплохо.
Он стоял на корме как приросший, и качка не могла его
поколебать. Он сразу велел спустить парус до половины и подвязать его снизу –
корабль пошёл ровнее и легче, и волны перестали захлёстывать.
– Женщины пусть возьмут вёдра и вычерпывают воду!
Тогда открыли трюм и увидели, что туда уже набралось
порядочно воды. Ингунн первой спустилась под палубу и принялась за работу. Руки
тотчас же занемели от холода, а потом и ноги, потому что стоять приходилось
прямо в воде. Вёдер оказалось мало, и в ход пошли кожаные шапки мужчин.
Постепенно вода перестала прибывать, и появилась надежда.
Так продолжалось весь день и почти всю ночь. Одд никому не
позволил сменить себя у руля. Правду сказать, охотников было немного. У него
посинели руки, державшие правило, и кто-то отдал кормщику свои рукавицы. Одд
поблагодарил кивком.
Глядя на него, люди верили – где-то там, впереди, ждала
безопасная гавань, и он не ошибётся, направляя туда корабль. Под утро ветер
унёс войлочную шапку у него с головы, и стал виден длинный рубец на лбу,
рассекавший левую бровь.
Ингунн продолжала вычерпывать воду, но если бы у неё было
время оглянуться – она бы непременно подумала, что Одд не зря показался ей
значительным человеком…
Зато Скьёльд внимательно посмотрел на его шрам. И на то, как
он держал руль. И ничего не сказал.
Перед рассветом вдали заревел прибой, потом в темноте
показались белые буруны.
– Это Люгра! – прокричал Одд.
Волны яростно кипели у скал, и он увёл корабль к
подветренному берегу, где было потише, и велел взяться за вёсла.
С этой стороны скалы выглядели не такими крутыми, но
пристать оказалось не легче: мёртвая зыбь с грохотом врывалась на песчаную
отмель. Присмотревшись, Одд развернул корабль к берегу и приказал сесть по двое
на весло, чтобы грести как можно сильней. Опытные мореходы поняли, для чего это
делалось, и приготовились не жалеть рук.
