– Ты это серьезно?
– Конечно. Поедем домой и все расскажем родителям. Вот увидишь, они будут рады.
Хорн въехал в город, не замечая ни светофоров, ни перекрестков, ничего. На его плече дремала Маша. Он остановил машину рядом с ее домом, вышел, поднялся и позвонил. Дверь открыла Анна. Увидев Мишу, она усмехнулась и позвала Бориса.
– Там Маша внизу, я сейчас ее принесу.
– Как это принесешь? Она что, ходить не может?
Хорн, пьяный от счастья, сказал, что Маша спит. Он ушел, а когда вернулся с девушкой на руках, Ольга, которую тотчас разбудили, принялась приводить дочь в чувство. Маша, открыв глаза, обняла ее.
– Мама, я выхожу замуж за Мишу. Это решено. А сейчас – спать.
Руфинов пригласил Мишу в кабинет, усадил его в кресло, достал бутылку водки и произнес:
– Ну, рассказывай.
Когда в доме все стихло, Руфинов осторожно, стараясь не разбудить жену, вышел в коридор и постучался в комнату Анны. Она сама открыла ему, словно ждала за дверью. В маленькой комнате, освещенной розовым светом ночника, он сел на постель и усадил Анну к себе на колени.
– Так, значит, это действительно Миша? – сказал Борис. Анна молчала. – Знаешь, а ведь Хорн тоже ничего толком мне не объяснил, сказал, что любит ее, представляешь? Я его спрашиваю, зачем ты, мол, таким идиотским способом ее увез, когда все можно было сделать по-человечески, а он молчит. Хотя, с другой стороны, я понимаю его, он просто голову потерял от счастья.
– Борис, отвези меня домой, прямо сейчас. Я не хочу здесь больше оставаться. Все равно уже ничего не изменится. И ни о чем не спрашивай, отвези, и все.
Она соскользнула с его колен, переоделась в брюки и свитер и, не обращая внимания на остолбеневшего Бориса, вышла из комнаты. На улице, у подъезда, она подняла голову и посмотрела на окна: Машино окно было темным. Это не Маша, а колодец с черной водой, это сгусток тумана, мутное питье, которым можно отравиться. Спрашивается, где она пропадала все эти дни? С кем? Неужели с Хорном? Но ведь с Хорном была она сама, Анна. Она почувствовала себя больной уже в машине, Руфинов задавал ей какие-то вопросы, а она лишь считала попадавшиеся им на ночной дороге фонари да курила одну сигарету за другой. Что-то произошло с ее головой: то ли временные смещения, то ли логические.
Борис проводил ее до квартиры и даже вошел туда вслед за ней, спросил зачем-то про какие-то продукты, но она, не ответив ему, легла на диван и закрыла глаза. Хлопнула дверь – Руфинов ушел. Тогда Анна схватила телефонную трубку и набрала номер, который не забывала никогда. Там долго молчали, но потом она услышала знакомый голос.
– Послушайте, мне очень плохо. Вы узнали меня? Это Анна Дорошева, приезжайте, я вас очень прошу.
Шубин приехал через полчаса.
Руфинов, все это время прятавшийся в прихожей за дверью кладовки, видел и слышал все, что происходило в комнате. Он не мог уйти, не выяснив причины странного поведения Анны.
Сначала в полной тишине звенели ложки – они размешивали сахар в кофе, аромат которого невидимой благоухающей бабочкой долетал и до Бориса. Затем заговорила Анна. Она взяла сразу такой доверительный, почти интимный тон, что сомневаться не приходилось: подобные встречи не редкость, и Анна доверяет этому незнакомцу с розовым лицом больше, чем кому-либо.
– Извините, что разбудила вас, Валентин Петрович, но я не знаю, что мне делать. Если вы помните, я собиралась уехать и говорила вам, что мне нужны деньги и помощь человека, который бы все это устроил. Так вот, я никуда не хочу уезжать. И не хотела. Все дело в Борисе. Я желала изо всех сил раскачать руфиновский корабль, понимаете, мне было важно вывести его из равновесия, испугать, унизить. Я его ненавижу! Это я устроила это дурацкое похищение и увезла Машу после концерта. Мы спрятали ее на одной квартире, где собирались подержать несколько дней, чтобы насладиться той паникой, которая начнется в доме. И, представьте, все действительно сходили с ума, волновались, все, кроме Руфинова. Мне кажется, он все понял. А я подставила Мишу Хорна. Если бы вы знали, сколько совершенно нелогичных и бессмысленных поступков я совершила за последнее время! Я не знаю, что со мной творится, и мне снова страшно. Если раньше я хотела выйти замуж за Бориса, то теперь не хочу. Я поняла, что не люблю его, но ведь я не люблю даже свою дочь! И Вика я не люблю, просто жалею его. Я вообще, значит, не умею любить. Я бы хотела вернуть то время, до рождения Маши. Я тогда была такой сильной.
Шубин прокашлялся и спокойно, монотонно, словно мягко ударяя по одной и той же фортепьянной клавише где-то в малой октаве, произнес:
– Любить – это дар, Анечка. Теперь, когда вы поняли, что Руфинов вас не любит, вам надо уйти от него. Но уйти не в пустоту, не в пустую квартиру, где вас ждет только тишина да ваши собственные грустные мысли. Вам нужен мужчина, который бы жил с вами, заботился о вас, как прежде о вас заботился Исаак. Ведь именно после того, как вы расстались с ним, у вас началась депрессия и прочее, согласитесь? Вы вот ничего не знаете, а ведь это именно Исаак поручил мне вас. – Анна сделала движение, словно хотела прервать его, но он властным жестом остановил ее и продолжил: – Он до сих пор в письмах спрашивает меня о вас.
– Так это он устроил меня в вашу клинику?
– Конечно. Он всегда беспокоился о вашем здоровье. Но вы, молодые женщины, не цените этого, вы променяли его, Анечка, на человека, который украл у вас все: и Хорна, и дочь, и надежду. Неужели вы не понимаете, что он всегда любил только Ольгу? Не спешите перебивать меня, лучше ответьте на вопрос: почему это я сегодня, вместо того чтобы говорить вам приятные вещи и успокаивать вас, говорю правду? Не знаете? Так вот. У вас, Анна, никогда – слышите, никогда! – не было никакой душевной болезни. Это я вам ее внушил. Представьте, я был долго влюблен в вас, и вдруг у меня появилась возможность видеть вас каждый день. Мне привезли вас, почти подарили. Я бы мог выпустить вас уже через месяц, вы к тому времени были уже вполне здоровы и физически и душевно. Но я поселил вас в отдельном флигеле для врачей и большую часть времени старался проводить с вами. Вы помните, как мы гуляли по больничному саду, взявшись за руки, как вы рассказывали мне о своих страхах, сомнениях. Так вот, уже тогда, после нескольких сеансов гипноза, мне стало ясно, что не о ребенке вы тоскуете, больше того, материнский инстинкт у вас полностью отсутствует или еще не проснулся. Все дело в том, что вы не смогли смириться с мыслью, что вами пренебрегли, что спасали Ольгу, а не вас. Посудите сами, какая мать смирилась бы с тем, что у нее украли дочь. Здесь Руфинову надо отдать должное, он превосходный психолог, еще в санатории, проводя с вами длинные зимние вечера, он уже тогда понял, что ребенок вам не нужен, что ваша беременность случайна, но может сблизить вас, и у вас появилась надежда на брак, ведь так? Для Ольги же ребенок с каждым годом все больше становился смыслом жизни, вы сами рассказывали мне о том письме, которое она приготовила на тот случай, если снова не сможет стать матерью. И не обольщайтесь тем, что этот ваш блеф помог раскрыть Руфинова, конечно, он догадывался о ваших сомнениях и только ждал случая. Мне известно, что он разыскивал вас, ему было необходимо видеть вас и контролировать каждый ваш шаг, поэтому целый год, пока вы находились в клинике, он не находил себе места и даже, я полагаю, допускал мысль о вашей смерти. Однако обращаться в милицию опасался, оставалось только ждать. Поэтому ваша встреча в кафе, когда вы потребовали квартиру и денег, все расставила по своим местам: он расплатился с вами. Но не стану отрицать, Руфинов, безусловно, питает к вам страсть. Поэтому-то я и посоветовал вам переехать к ним, чтобы вы всегда были рядом и имели возможность встречаться и, конечно, воспитывать свою дочь.
