– Видимо, госпожа Ландау не пришла сегодня в связи со смертью мужа, – сказала Луиза.
– Видимо, так, – согласился я.
Сестра вызвала ожидавших приема больных. Мы занялись делом и больше не возвращались к вчерашней трагедии и подозрениям относительно доктора Красовски.
К середине дня в сопровождении двух полицейских появилась группа больных – двадцать три человека – из сельскохозяйственной бригады, ежедневно трудившейся в парниковой оранжерее на окраине Лимбовиц. Насколько я понял, их исключили из числа рабочих, имевших право на выход из гетто, – главным образом по физическому состоянию. Теперь мне следовало провести освидетельствование, простейшие тесты, а затем сделать соответствующие пометки в карточках, после чего бывшие рабочие перейдут в категорию неработающих и получат урезанный паек.
На лицах осматриваемых отпечаталось одно и тоже выражение – ожесточенного понимания безнадежности собственного состояния. В то же время они выглядели свежее и здоровее той части недавно прибывших, которые ранее находились в Берген-Бельзене: сказывалась работа на свежем воздухе и нормальный (относительно, разумеется) рацион питания, с которым им предстояло расстаться в ближайшее время.
Моя помощница действовала с привычной четкостью, так что можно было подумать, что наш разговор не имел для нее ровным счетом никакого значения. Лицо ее приобрело привычное выражение, которое скорее следовало определить как отсутствие какого бы то ни было выражения. Ни морщинки на высоком лбу, глаза смотрели внимательно и бесстрастно, ручка в тонких пальцах двигалась с раз и навсегда заданной ритмичностью. В шесть часов вечера мы прервали прием больных и выпили по чашке эрзац-кофе – по-прежнему храня молчание. Луиза вымыла чашки, тщательно протерла их чем-то вроде салфеток и поставила в специально предназначенную тумбочку.
Мне вдруг безумно захотелось курить. И это было по меньшей мере странно – я вынужден был бросить курить с самого начала своего пребывания в Брокенвальде, поскольку табак не входил в рацион заключенных, а пользоваться услугами контрабандистов я мог только в том случае, если бы пошел по стопам доктора Красовски – обменивал бы на табак лекарства. Кроме того, за курение можно было получить серьезные взыскания – как, впрочем, и за употребление алкоголя. То, что сходило с рук Красовски, вряд ли сошло бы мне. Да и Красовски фактически балансировал на канате. Достаточно было кому-нибудь донести не в Юденрат, а непосредственно немцам – и доктор Красовски мог не только лишиться своего места, но и вообще исчезнуть из Брокенвальда.
Как раз в это время в дверь постучали. Мы переглянулись с Луизой. Стук повторился.
– Войдите! – сказал я. Дверь отворилась, но вместо очередного больного или сопровождающего больных полицейского, в кабинет вошел мой новый сосед –советник криминалистики г-н Холберг. Словно не видя моего замешательства, он вежливо поклонился Луизе, а затем, повернувшись ко мне, сообщил:
– Я побывал в Юденрате, Вайсфельд. Можете меня поздравить. Вам это покажется странным, но я получил разрешение на проведение частного расследование. Хотя, знаете, я оказался прав: начальник полиции уже подготовил черновое заключение о причинах смерти Макса Ландау – несчастный случай. Правда, когда я выразил сомнение в справедливости такого заключения, господин Шефтель заметил, что им необходимо было какое-то формальное заключение, без которого немцы могли не выдать разрешение на похороны… А против моего расследования они не возражают. Единственным условием господа Шефтель и Зандберг поставили соблюдение правил, существующих в Брокенвальде, – в его негромком голосе звучала еле заметная ирония. – Вот, изволите ли видеть, – он вынул из кармана какой-то документ на желтой бумаге. – Получил в подтверждение полномочий. Правда, здесь оговариваются не столько полномочия, сколько ограничения. Так, мне запрещено получать показания свидетелей в том случае, если они отказываются со мной разговаривать. Запрещено прибегать к какой бы то ни было помощи местной полиции. И категорически запрещено обращаться с просьбами, касающимися расследования, к немецкому командованию и кому-либо в Юденрате, за исключением лично господина Зандберга, а в его отсутствие – непосредственно к председателю. То есть, господину Шефтелю. В общем-то, вполне сносные условия… – странно, но последнюю фразу он произнес уже без всякой иронии. – Главное – печать Юденрата и подписи обоих начальников – Шефтеля и Зандберга. Может пригодиться. Тем более что запреты формальны, их всегда можно обойти. Мне и прежде приходилось беседовать со свидетелями без санкций и адвокатов, уповая лишь на их желание содействовать следствию. Или нежелание… – говоря так, он повернулся к Луизе, стоявшей у письменного стола и в течение всего монолога смотревшей в окно. – Госпожа Бротман, надеюсь, относится к первым.
– Послушайте, Холберг, – вмешался я, – госпожа Луиза не знает, о чем…
– Оставьте, Вайсфельд, – он отмахнулся от моих слов. – Не нужно быть большим физиономистом, чтобы понять: госпожа Бротман обо всем знает. С ваших слов. Неужели вы думаете, что я хоть на минуту сомневался в том, что вы не исполните мою просьбу и сразу же обо всем расскажете своей очаровательной помощнице? Да и не было, на самом деле, никакого резона в моей просьбе. Сказал просто по привычке. Сам виноват. Помните старую восточную притчу? «Не думай о белой обезьяне!» – он засмеялся, потом нахмурился. – Все это не имеет значения.
Луиза мельком взглянула на него и вновь отвернулась. Холберг сказал – после небольшой паузы, уже иным тоном:
– Комендант, похоже, действительно не отдавал никаких распоряжений насчет режиссера. Напротив, если верить словам Шефтеля, господин Заукель попросил его передать господину Ландау свое восхищение мастерской постановкой. Что тот и сделал – в антракте, придя к Ландау в гримерную.
– И как же Макс воспринял комплимент? – спросила Луиза.
– Весьма негативно, – ответил Холберг. – Весьма. Даже не негативно – агрессивно. По словам господина Шефтеля, режиссер очень грубо выставил его за дверь, заявив, что не нуждается ни в чьих похвалах и что ему некогда выслушивать глупости… – он привычным жестом потер переносицу. – При этом председатель Юденрата очень тонко намекнул на то, что в гримерной в момент его прихода находился еще кто-то. Кто именно – он не видел. Но господин Шефтель имел в виду какого-то поклонника… вернее, поклонницу… Впрочем, его впечатление может и не соответствовать действительности. Да… Как я и предполагал, полиция не будет заниматься расследованием. Завтра несчастного режиссера похоронят, и на том будет поставлена точка. Правда, – он многозначительно поднял палец, – тело осмотрел Иржи Зайдель. Вам знакомо это имя, доктор Вайсфельд?
Я отрицательно качнул головой.
– Вот она, мирская слава… – г-н Холберг вздохнул. – Когда-то доктор Зайдель был одним из ведущих криминалистов Европы. Сейчас ему уже семьдесят три года, лет пятнадцать как он отошел от дел, а теоретические его работы немцы изъяли из библиотек по причине неарийского происхождения автора… Так вот, Зайдель подтвердил мои предположения. Ландау был убит орудием, весьма похожим на скальпель – с узким коротким лезвием сантиметров пяти-шести, заточенным с одной стороны. Плоская рукоятка сыграла роль продолжения лезвия, благодаря чему этих пяти-шести сантиметров хватило для смертельного удара.
