На мгновение я даже подумал, что он привычно пьян, но нет – Красовски выглядел трезвым и усталым человеком. Мне хотелось поскорее уйти, но я не знал, как это сделать. Видимо, он это почувствовал, вновь взглянул на меня. Глаза его были сухими, но с лихорадочным блеском, вполне сочетавшимся с румянцем на щеках.
– Идите, доктор, – сказал он после короткой паузы. – Идите, вас ведь ждут. И подумайте над моими словами. Только не думайте слишком много и слишком часто. Иначе вы пойдете по моей дорожке и растеряете последние остатки самоуважения. Просто скажите себе: «Я, доктор Иона Вайсфельд, такой же преступник, как нелюбимый мною доктор Красовски. И чем дольше я проживу на этом свете и в этом гетто, тем большим преступником стану»… – он немного помолчал, потом сказал другим тоном: – Кстати говоря, вы правы. Я не убивал Макса Ландау. Можете еще раз сообщить об этом вашему дружку. Я не убивал, хотя бы потому, что он мне нисколько не мешал. И еще потому, что вчера весь вечер и большую часть ночи пил. Почти до утра. Данный факт могут подтвердить мои соседи, которые не сегодня-завтра донесут на меня, – он криво усмехнулся. – Впрочем, ваш друг Шимон Холберг, по-моему, уже знает об этом.
Я оставил доктора Красовски сидеть за столом в одиночестве. Коридор был уже пуст, только у выхода топтался полицейский. Я вышел на улицу – полицейский посторонился, выпуская меня из здания.
Здесь моросил легкий дождь и пахло свежестью, столь редкой для Брокенвальда. Правда, так могло показаться после насыщенной медикаментозными ароматами атмосферы медблока.
За время моего отсутствия Луиза и Холберг ушли довольно далеко. Правда, они шли медленно, прогулочным шагом, так что мне удалось их нагнать на углу улиц Галки и Скворечни. В других обстоятельствах я бы посмеялся такому сочетанию.
Моя помощница и новый сосед между тем болтали как старые знакомые. Заметив мое приближение, они остановились. Меня поразила улыбка Луизы. Впрочем, когда я подошел, она тотчас посерьезнела.
– Вот и вы, Вайсфельд, – сказал г-н Холберг. – Насколько я понимаю, доктор Красовски изливал вам свою обиду на меня. Между прочим, я действительно не считаю его виновным. Хотя инструменты следовало бы хранить более тщательно.
– Мне бы тоже не пришло в голову, что кто-то заберется в кабинет и украдет скальпель, – вступился я за своего начальника. – В конце концов, откуда ему знать, что среди тех, кто регулярно приходит в медицинский блок, может оказаться потенциальный убийца?
– Разве дисциплина требуется только в случаях критических? – возразил г-н Холберг. – Надеюсь, что происшествие послужит ему хорошим уроком. Но что же мы стоим? Пойдемте, мы ведь собирались проводить госпожу Бротман.
– Как ваши глаза? – спросил я.
– Гораздо лучше, благодарю вас.
Некоторое время мы шли молча. Улица была пуста, никто не попадался навстречу, кроме полицейских патрулей, шагавших по мостовой с уверенностью механизмов.
– Ваш Красовски не безнадежен, – сказал вдруг г-н Холберг. – По крайней мере, регулярно бреется. Не смейтесь, Вайсфельд, это очень точный показатель. Особенно в местах, подобных Брокенвальду. Путь вниз начинается с безразличия к вопросам гигиены… – с этими словами он повернулся к Луизе, шедшей рядом молча. – Госпожа Бротман, я не хочу отнимать у вас время, поэтому ответьте мне на несколько вопросов сейчас, пока мы еще не дошли до вашего дома. Итак, вы познакомились с Максом Ландау вскоре после…
– Вскоре после прихода в Германии нацистов, – закончила Луиза. – Да, именно так. Он тогда в очередной раз приезжал в Вену. Девять лет назад, в тридцать четвертом. Приехал один – раньше он приезжал вместе с труппой, – поставил несколько спектаклей с непрофессиональными актерами – не из классического репертуара, очень мрачные, они не пользовались особым успехом, а венские нацисты, уже чувствовавшие свой близившийся триумф, устроили настоящую травлю в своих газетах… Мы познакомились после одного из спектаклей, в доме моих друзей.
– Вы были близки? – уточнил г-н Холберг – без всякой необходимости, на мой взгляд.
– Вас интересует, были ли мы любовниками? – Луиза отвечала равнодушным голосом, вернее – рассеянным. Видно было, что ее занимают другие мысли. – Нет, разумеется. Но если вы имеете в виду другую близость, не телесную – да. Хотя это продолжалось около месяца – пока он не уехал.
– И больше не виделись?
– Нет. Встретились уже здесь, в Брокенвальде… – она остановилась, коротко взглянула на нас.
– И вы, конечно, помнили его все эти годы.
– И да, и нет. Слишком много событий произошло. Я вспомнила о нем – здесь, при встрече. О нем и о его жене… – Луиза, до того исподлобья смотревшая на моего друга, отвернулась. – Господин Холберг, я восхищаюсь ее поступком. Я сочувствую ее страданиям…
– Страданиям? – бывший полицейский хмыкнул. – Да, конечно. Вы имеете в виду болезнь мужа?
– При чем тут болезнь? Я имею в виду его чудовищное отношение к ней, – ответила Луиза.
– Чудовищное отношение? – г-н Холберг чуть замедлил шаги, бросил на меня вопросительный взгляд.
– Да, это так, – подтвердил я. – Не далее как накануне спектакля мы с госпожой Бротман были свидетелями отвратительной сцены… – я вкратце пересказал новому соседу историю скандального появления в медицинском блоке Макса Ландау и его жены. – Если говорить о вопиющей неблагодарности, то тут у господина Ландау было не так много конкурентов. Разумеется, – поспешно добавил я, – не гоже так говорить об убитом.
– Нет-нет, я думаю, в нашем случае говорить можно все, – сказал Холберг. – Мы ведь не сплетнями занимаемся, а пытаемся пролить свет на тайну его убийства, – мне показалось, что последняя его фраза была обращена не столько ко мне, сколько к моей помощнице, с явной неохотой рассказывающей о покойном. – А почему вы говорите о неблагодарности, Вайсфельд? За что господин Ландау должен был благодарить свою жену?
– Госпожа Ландау – урожденная баронесса фон Сакс, – ответила за меня Луиза. – Старинный немецкий род, по-моему, одним из предков был легендарный поэт Ганс Сакс. Непрямым, возможно, но тем не менее. Так что в жилах госпожи Ландау текла чистейшая нордическая кровь, арийская, без малейшей примеси, – мне показалось, что в голосе моей помощницы прозвучала скрытая и не совсем уместная ирония. – Так что никто бы ее не отправил в гетто, если бы она сама не захотела этого. Мало того. Нужно было не просто принять решение, нужно было еще и добиться его реализации. Насколько мне известно, власти Рейха не позволяют арийским супругам евреев сопровождать последних в гетто.
– По большей части – да, вы правы, – сказал Холберг. – Но нет правил без исключений – даже в Рейхе. Например, существуют так называемые еврейские дома в Берлине, в Дрездене. Наверняка еще где-то, возможно, в Гамбурге. Как раз в Дрездене мне довелось прожить в одном таком доме три дня. Нечто вроде маленьких гетто, в которых живут смешанные немецко-еврейские семьи. При выходе в город их обитатели должны надевать повязки со звездами Давида. Как и в нашем гетто. Да, такие четырехэтажные еврейские дома-гетто в арийских городах. Но вы говорили о жене режиссера Ландау. О ее благородстве и его неблагодарности. Право, я не уверен, что в подобном случае следует говорить о благодарности или неблагодарности. Человек вообще существо по большей части непредсказуемое… Тем не менее – да, интересно. С ней вы тоже познакомились в Вене, госпожа Бротман?
