— М-м, да… — заслушавшись, сказал Карабчевский, трогая пальцами красивый мужественный подбородок с ямочкою. — Так вот отчего у него на ногах следы сдавливания… Что ж, очень правдоподобно. Волоса под плечом, правда, не объясняет.
— Что ваш волос! Это показания трех живых свидетелей! — сказал сыщик. — Причем, давали они их весьма и весьма неохотно. Пришлось и постращать, и про совесть напомнить, и про ответственность за сокрытие преступлений.
— Да им, пожалуй, и наказания не полагается никакого, — подумав мгновение, сказал адвокат. — Административный штраф или отсидка в холодной две недели за введение в заблуждение следствия. А причем же здесь пристав Тимофеев и история с кушаком погибшего? Кушак-то ваши охотники нашли?
— О, с кушаком это отдельная история! — загораясь, воскликнул азартно Кричевский. — Чтобы вы все поняли, должен я вернуть вас в начало своего рассказа, когда устанавливал я местопребывание Конона Матюнина по следам свежих мозолей на ладонях его. Так вот, повстречав урядника Соковникова, найдя в нем человека хоть и недалекого, но весьма исполнительного, я, памятуя о том, что Соковников первый из официальных лиц оказался у тела на тропе, спросил, не заметил ли он на ладонях у обезглавленного обширных мокрых мозолей. Вопрос мой вызван был тем, что ни в одном акте осмотра тела, ни в акте вскрытия его врачом Минкевичем не отмечена эта важная для нас деталь. Я полагал, по простоте душевной, что при наличии столь ужасных обстоятельств, как обезглавливание и извлечение внутренностей, этому пустяку просто не придали значения. Версия моя выстраивалась логично и последовательно, и я уже уверен был, что завершение следствия моего близко.
Каково же было изумление мое и разочарование, когда урядник сказал твердо, и даже с некоторою обидою, что он не новичок, не первое тело осматривает, и понимание ясное имеет, что каждая деталь, самая пустяшная, важна для хода дальнейшего следствия. Он утверждал однозначно, что ладони убитого были полностью целы, и никаких особых отметин, ни застарелых, ни новых не имели!
— Так что же, выходит, врет Богоспасаев?! — воскликнул, увлекаясь, адвокат, подсаживаясь ближе. — Мне он сразу показался пустым болтуном и вралем!
— Я тоже поначалу так заключил, — сказал Кричевский, — да вскорости одумался. В том-то и дело, что показания причетника Богоспасаева подтверждает Тимофей Санников, принимавший Матюнина на ночлег. У нищего, посетившего его дом в вечер с третьего на четвертое мая, были документы на имя Матюнина и он имел ладони, завязанные тряпками, в точности так, как рассказывал и Богоспасаев. Санников не мог ошибиться: крестьяне всегда более смотрят на руки человека, нежели даже на его лицо. Человек с искалеченными руками не работник, ему следует подать милостыню и пожалеть, чтобы не умер с голоду. Вот почему я пришел к неожиданному выводу, что найденный на лесной тропе обезглавленный человек, не имеющий на ладонях обширных мозолей, и фигурирующий в мултанском деле как Конон Матюнин, на самом деле таковым не является.
Слова эти были столь неожиданны, что наступила некоторая пауза. Николай Платонович Карабчевский, опомнившись, налил обоим еще по рюмке, воротил на стол блюдо с окороком, и Кричевский, подкрепившись, не встретив возражений заявлению своему, продолжил рассказ.
— На самом деле, такой исход я предполагал, еще только едучи сюда и не будучи ознакомлен подробно со всеми особенностями загадочного дела. Наводили меня на эту мысль пропавшая голова и лежащая в котомке справка с паспортом. Однако, в то время я предполагал в этом злой умысел, направленный на сокрытие личности убитого путем подмены его. Бывает так, что некто из злодеев или же злостных должников весьма желает прослыть погибшим, чтобы оставили его в покое кредиторы или былые подельники. Но личность Конона Матюнина не предполагала таких действий, и я эту версию свою отбросил. А тут вдруг она наново всплыла, только в ином качестве.
— Что-то я запутался, — сказал Карабчевский, морща лоб. — Зачем же такая подмена? Мотив каков? И как вяжется она со всем предшествующим ходом событий, столь связно вами представленным?
— Поначалу я предположил, — охотно отвечал сыщик, — что Матюнин присутствовал на том злосчастном жертвоприношении в составе шайки кладоискателей и был, следовательно, не жертвой вовсе, а одним из непосредственных виновников содеянного. Убегая от набежавшего из темноты зубастого чудовища, подраненного охотниками вотяцкими, вполне мог он бросить там котомку свою с документами и справкой, и азям с синею заплатой, которые потом благополучно подобрали и приложили к неизвестному телу пришедшие на крики вотяки. Объяснялось при этом и то, что он по сю пору не объявился, поскольку должен бояться ответственности за участие в человеческом жертвоприношении, и никак не смог бы объяснить полиции, каким образом попали его котомка и азям на плечи к обезглавленному трупу.
— А ведь действительно, логично получается! — воскликнул адвокат. — Так, по-вашему, Матюнин этот жив и здоров четвертый год?! А мы тут все, с Сенатом вместе, дурака валяем?!
Константин Афанасьевич посмотрел в темное окно, вспоминая недавние странствия свои по вотяцким глухим чащобам, поежился.
— Конона Матюнина убили, — уверенно сказал он. — Только не там и не тогда, как вы излагали присяжным. Скажите, Николай Платонович, во время процесса не вызвала ли у вас некоторое удивление маниакальная убежденность отдельных должностных лиц, в частности, пристава Тимофеева и помощника прокурора Раевского, в виновности вотяков Старого Мултана? Я подчеркну: не только вотяков вообще, а именно вотяков Старого Мултана. Разве не бросилось вам, человеку очень проницательному, нечто подобное в глаза?
— Несомненно, бросилось! — сказал Карабчевский. — Я только сегодня говорил об этом на процессе! Если бы вы слушали мою речь…
— А чем бы вы могли объяснить это? — продолжил сыщик, не давая знаменитости сесть на своего любимого конька.
— Рутина и умственная вялость — могучие факторы нашей общественной жизни, — ответил адвокат.
— Это было бы слишком просто! — отмахнулся Кричевский. — Я понимаю, разумеется, что вы, как и многие, недолюбливаете полицейских и наши общественные порядки. Вот и Владимир Галактионович, при всем сочувствии его горю, в прошлом году в Америку ездил и панегирики тамошней свободе писал. А, между тем, в этом году правительство этой самой свободной Америки восстание инородцев, свои земли защищавших, подавило, и целое племя истребило!
[19] Вот кабы наше правительство сейчас вдруг вотяков принялось целым племенем в резервации сгонять, да из пушек расстреливать!
— Но требовал же Победоносцев выселения их в Сибирь! — возразил запальчиво адвокат, повторяя всеми уже затасканный аргумент.
— Опять двадцать пять! Так ведь не позволили же ему! — вздохнул Кричевский. — Но мы отошли от темы нашей. Так вот, предвзятость местных полицейских чинов показалась мне подозрительною и небеспричинною, хоть мне, чиновнику по особым поручениям из Департамента, они, разумеется, открывать свои резоны не торопились. И когда понял я, что обезглавленное тело на тропе — это вовсе не Конон Матюнин, вспомнилось мне одно обстоятельство, которому я до поры, до времени не придавал значения.
