«Но у меня не было никаких цифр», — сказал я.
«Допускаю. Так вот, когда сундук все-таки вскрыли, он оказался доверху набит кусками добротного ставропольского ракушечника, коего здесь, как я понял, залежи несметные. И теперь извольте объяснить, милостивый государь, как на связке начальника обоза мог оказаться ключ от вашей полковой кассы?»
«Не могу знать».
«А должен ли я в таком случае подозревать вас в совершении этой дерзкой кражи?»
Я молча кивнул.
«То-то и оно, что должен. Значит, так: все, что касается растраты казенных средств, оставляю на суд вашей совести и надеюсь, что до окончания моего пребывания в Ставрополе вы найдете способ покрыть недостачу, а затем я постараюсь забыть все, что вы мне сейчас наговорили. Но взамен я попрошу вас сохранить в тайне истинную цель моего визита в ваш чудный городок с поросятами на бульваре и крытой соломой ресторацией. Вам надлежит регулярно сообщать мне любую информацию, которая может пролить свет на ограбление обоза. О потере ключа забудьте. А господину Латыгину я скажу, что это простое совпадение. Такое, знаете ли, иногда случается. Вот, пожалуй, и все. И попрошу вас без глупостей. Помните о жене и дочери. Кроме вас, любезный, о них заботиться некому. Желаю здравствовать… желаю здравствовать», — следователь почему-то дважды повторил последнюю фразу и удалился.
Поручик тщательно смыл пену с лезвия, аккуратно положил на полочку бритву, промокнул белоснежной салфеткой лицо и, глядя на свое отражение, с горечью подумал: «Теперь я не только вор, но еще и тайный доносчик Третьего отделения. Ну уж нет! У всякого русского офицера всегда остается по крайней мере один достойный выход». Гладышев надел мундир и тщательно застегнул китель на все пуговицы. За окнами выл промозглый ветер, а от мирно спящей жены веяло теплом и домашним уютом. В деревянной детской кроватке, подложив крохотный кулачок под пухленькую щечку, пускала на подушку слюнявые пузыри пятилетняя дочь. На печи, мурлыкая, дремал кот, время от времени открывая один глаз.
Он покинул дом, бесшумно затворил калитку и пошел под гору по сбитым каменным ступенькам узкого переулка. Кое-где вспыхивали желтыми тускловатыми пятнами маленькие окошки просыпающихся домов. Поручик остановился у края темной, дышащей холодом пропасти. Ветер дул ему в грудь и отталкивал от черной бездны, будто пытаясь спасти. Бурная Ташла несла свои стремительные воды уже тысячу лет и всегда безразлично взирала на уходящие в вечность поколения живущих по ее берегам людей. Но сейчас и она, как могла, старалась образумить решившего уйти человека, обдав его лицо дождем ледяных брызг. Предчувствуя недоброе, жалобно застонал сыч.
Хлестким щелчком казачьей нагайки утреннюю тишину осени разрезал пистолетный выстрел, и в сумасшедшем водовороте закрутилась испуганная резким звуком река, так и не сумевшая предотвратить беду. Именно здесь, у самой кромки обрыва, на промозглой, покрытой кристаллами белой изморози земле заканчивались следы офицерских сапог.
12
Лавандовая соль
Длинные языки горящих свечей боязливо вздрагивали в паникадилах, отправляя под каменные своды собора дымные струйки сгоревшего воска. С верхних рядов трехъярусного иконостаса на прихожан благоговейно взирали пророки, апостолы и святые, давно прошедшие свой тернистый путь служения Господу. Доносившиеся с клиросов басы и дисканты певчих сливались воедино, заполняя чудным многоголосьем намоленное тысячами верующих пространство. Священник в светлой серебряной, украшенной золотым крестом ризе нес службу. Божественная благодать соединяла мирскую жизнь и неизведанный загробный мир.
В середине храма стояли наиболее почитаемые горожане: барон Эртель с женой, офицеры штаба с семьями, чиновники присутственных мест, богатейшие купцы и знатные мещане. Поодаль — простой люд.
Иван Авдеевич, поглощенный разговором с Богом, беззвучно шевелил губами: он вымаливал у Господа прощенья за большие и малые грехи и просил послать доброго здоровья жене, детям и самому себе.
— В смерти поручика Рахманова виновен полковник Безлюдский. Не поворачивайтесь и не старайтесь меня найти! — у самого уха тихо проговорил незнакомый женский голос. Шепот сделал его неузнаваемым, и определить возраст женщины было невозможно. Самоваров попытался повернуться назад, но точно прирос к полу: ноги деревянными сваями вросли в землю, позвоночник окаменел, а голова, будто зажатая в пыточном «испанском воротнике», смотрела только вперед — на алтарь. Прошло несколько минут, прежде чем надворный советник сумел наконец обернуться. К своему разочарованию, ничего подозрительного он не заметил. Позади него стояла дама в длинном бурнусе с накинутым капюшоном, отделанным по краям узорчатой тесьмой. Закрыв глаза, она усердно молилась. Рядом — старуха в черном вороном платке, с клюкой. Держа в руках тоненькую свечку, она что-то причитала, уставившись в серый каменный пол. Поблизости — купчиха с двумя непослушными мальчиками лет десяти, которые только делали вид, что молятся, а на самом деле с интересом наблюдали, как две молодые барышни, едва сдерживая улыбку, строили глазки совсем еще юному прапорщику. Прихожане стояли плотно друг к другу, и только у самого притвора следователь заметил некоторое движение, будто кто-то торопясь вышел на улицу. Преодолеть эту стену людей было немыслимо, и Ивану Авдеевичу ничего не оставалось, как смиренно дождаться окончания службы. Правда, он поймал себя на мысли, что перед глазами вдруг возник образ Натальи Петровны. «Наверное, это произошло потому, что я молился за нее и детей… Нет-нет, о жене я вспомнил уже после того, как раздался шепот, и я сразу же почувствовал этот едва уловимый аромат лаванды — излюбленный запах моей Наташеньки. Ну да! Вот поэтому-то я о ней и подумал! Да, но сейчас он уже улетучился, и, стало быть, незнакомка исчезла. Ну что ж, теперь сам Бог велел посетить супругу этого несчастного Рахманова», — Самоваров, погруженный в свои мысли, не заметил, как закончилась служба и в храме почти никого не осталось.
Яркое, как синий хрусталь, небо помрачнело и вновь оделось тучами, будто свинцовый карандаш невидимого художника отретушировал небесную глазурь серым оттенком осени. На землю упали первые капли дождя. Под большой раскидистой липой, еще не сбросившей багряную жухлую листву, стоял командующий линией. Мужественный римский профиль, черная треугольная шляпа из плотного войлока и темный плащ делали его похожим на гигантского черного ворона — Бога Птиц. Сделав несколько шагов навстречу, барон без лишних церемоний сказал:
— А у нас, Иван Авдеевич, происшествие — рано утром застрелился поручик Гладышев. Его тело нашли в реке местные жители.
— Как же это? А ведь у него осталась дочь? — рассеянно пробормотал надворный советник.
— Да, совсем еще маленькая, — удрученно кивнул генерал.
— Вот уж беда так беда! — неуклюже взмахнул обеими руками надворный советник и стал похож на откормленного петуха, безуспешно пытающегося взлететь.
— Как вы считаете, есть ли какая-либо взаимосвязь между кражей золота, исчезновением интендантского офицера Рахманова и гибелью казначея Гладышева?
