Временами на возвышенностях маячили казачьи посты с вышками, конюшнями, казармами и сараями для орудий. Возле них торчали высокие шесты, обернутые соломой, со смоляными бочками наверху, которые зажигались при появлении неприятеля и дымом обозначали место прорыва. Через каждые три версты встречались пикеты из двух казаков. Они выставлялись только в дневное время, а ночью снимались.
К полудню экипаж без приключений достиг Прочного Окопа. Крепость, построенная на самом высоком месте правого берега Кубани, против устья Урупа, господствовала над местностью и потому была видна издалека. По ее углам располагались четыре орудия малого калибра.
Надо сказать, что внешний ров во многих местах осыпался и сложности для преодоления этой искусственной преграды не представлял. Высота ее насыпного бруствера не превышала и шести футов. Попав внутрь через высокие дубовые ворота, Иван Авдеевич поразился бедности и неопрятности тамошних построек, загромождавших и без того скудное пространство. Дом кордонного начальника с небольшим садом, провиантский магазин, артиллерийский цейхгауз и солдатские казармы представляли жалкое зрелище и могли рассыпаться при первом же сильном урагане. На всем лежала печать скуки, ветхости и военного однообразия. Единственным добротным сооружением внутри крепости была квартира генерала. Приезжавших сюда туземных князей она приводила в истинное восхищение от разного рода европейских удобств и современных предметов обихода. Горцы в долгу не оставались и наполняли ее стены всяческими предметами азиатской роскоши.
В ста саженях на север от укрепления лежал форштадт — два ряда низких, крытых камышом мазанок, огороженных кругом колючим плетнем со рвом. В них ютились семейства женатых солдат.
Представившись генералу и назвав в качестве цели приезда допрос полковника Игнатьева по фактам злоупотреблений штаб-офицеров Безлюдского и Латыгина, следователь выяснил, что колонну полковника ожидают давно и вскоре она должна войти в крепость.
Генерал-майор Турчанинов оказался довольно приветливым человеком. Небольшого роста, сухопарый, с живыми умными глазами, источавшими спокойную и уверенную силу, в свои пятьдесят он выглядел значительно моложе, видимо, благодаря давней привычке обливаться по утрам холодной водой. Он тут же пригласил гостя отобедать, и уставший после долгого пути надворный советник с радостью согласился.
Стол изобиловал местными дарами: фазаны, оленина, копченый кабаний окорок, осетрина, раки, всевозможные соленья и виноградное вино местного производства; все было приготовлено со знанием дела, и каждое блюдо имело изысканный и неповторимый вкус.
Утолив голод, Иван Авдеевич закурил трубку, выслушивая сетования командира цитадели по поводу устаревшей системы укреплений и беспечности линейных казаков, у которых неприятель умудряется уводить из-под носа табуны лошадей.
Внутри крепости всегда царило столпотворение. Кроме русских офицеров, собиравшихся здесь для экспедиций, нередкими гостями были покоренные кабардинские князья, а иногда в роли парламентариев выступали и враждующие с властями чеченцы. Двор кипел как муравейник.
Неожиданно дозорный на бруствере ударил в набат, и солдаты заняли положенные при нападении места. Капитан вскинул подзорную трубу и скомандовал:
— Караул вон!
Десять человек выступили из укрепления и построились с внешней стороны ворот.
Прошло еще несколько минут, и послышалась новая команда:
— Отставить!
Снова заскрипели ворота, и в крепость вошли казаки, ведущие под уздцы лошадей. На некоторых из них полулежали, обнимая могучие конские шеи, раненые солдаты. Но большая часть была занята висящими через седла и притороченными к ним мертвыми телами линейцев и навагинцев. Убитых было так много, что некоторые лошади везли по два трупа.
Двор в один момент притих. Израненным воинам помогли добраться до лазарета. Мертвых сняли с седел и положили в один ряд. Одно тело было завернуто в шинель и перевязано веревками. Появился полковой священник. Объявили всеобщее построение. Вышел генерал, а с ним и Самоваров. Казаки приняли строй. Из первой шеренги отделился сотник с перевязанным ухом и, чеканя шаг, доложил:
— Третий взвод первой сотни второго Черноморского казачьего полка в составе сводного экспедиционного отряда прибыл к месту службы. Доставлено тридцать семь убитых и четырнадцать раненых. Среди них: полковник Игнатьев, сотник Рыдва, рядовые казаки и солдаты. Хорунжий Осадчий погиб. Доставить его тело, как и останки восьмидесяти семи казаков третьей сотни Кавказского линейного казачьего полка, не представилось возможным. Остальная часть сводного отряда под командованием штабс-капитана Новикова продолжает выполнение боевой задачи по сопровождению фурштата. Командир взвода — сотник Баратов.
— Спасибо тебе, дорогой ты мой! — едва сдерживая слезы, генерал обнял молодого казака.
— Рад стара…
— Да брось ты, сынок! Брось! Пойдем, расскажешь…
— Полк, вольно! Разойдись! — зычно крикнул генерал и вместе с раненым командиром проследовал в дом. К ним присоединился и Самоваров.
Из рассказа Баратова следовало, что, завидев, как неприятельская конница панцирников подходит к реке, полковник Игнатьев принял на себя командование линейцами и прямо с горы бросился вниз по склону, надеясь изрубить кабардинцев в тот момент, когда те начнут взбираться на отлогий берег. Расчет оказался правильным лишь отчасти… Завидев летящую лавину шашек, партия горцев растянулась по всему руслу реки. Несмотря на огромное количество зарубленных врагов, защитников колонны стали теснить. Учитывая десятикратное превосходство противника, казаки не смогли заставить хищников повернуть и сами перешли к обороне. Это было равносильно смерти. С каждой минутой под ударами шашек гибли десятки линейцев, окруженные стаями абреков. Из почти целой сотни оставалось всего два десятка человек во главе с их бесстрашным командиром, решившим идти до конца. Потом их осталось семеро. Окружив своего отважного начальника, они схватили за повод его лошадь и силой увлекли ее из боя, пытаясь спасти полковника. Вырваться удалось только троим. Игнатьев с разрубленной головой, с пулей в боку, весь залитый кровью, остановил коня, пытаясь, что-то сказать, но… упал замертво. Отряд догнал только один казак, который передал тело командира и рассказал о его подвиге. Изуродованный в бою труп завернули в шинель и обвязали веревками. Но на следующий день и этот храбрый линеец скончался от полученных ран. В той жаркой схватке сотня Игнатьева изрубила более пятисот горцев. Не ожидавшие такого исхода кабардинцы повернули остатки своей конницы назад, и колонна была спасена.
Дослушав рассказ о героической смерти полковника, надворный советник тихо прошел в отведенную ему комнату. Он зажег оплывшую свечу и тяжело опустился на кровать. Зыбкое, печально колеблющееся пламя выхватывало из темноты тени предметов, превращавшиеся воображением в лица недавно ушедших людей: поручика Гладышева, Агриппины и полковника Игнатьева. Они будто силились ему что-то рассказать и объяснить, а он никак не мог их понять. Скоро свеча совсем догорела, и потусторонние блики исчезли. В передней похрапывал дремлющий казак, а в ночной безмолвной степи где-то очень далеко протяжно выл одинокий волк. Стало так тихо, что можно было расслышать писк червяка, точившего дерево. Израненная пулями и частыми набегами крепость погрузилась в беспокойный, некрепкий сон. Вскоре уснул и Самоваров.
