После обеда они вчетвером поднялись на террасу, прихватив с собой бутылку «Джонни Уокера». Ночь спустилась быстро, и, когда они расселись в вечерних сумерках, Ральф объявил:
— Я не хотел говорить раньше, но они будут здесь девятого.
— Эти «спитфайры»?..
— Модификация «Марк-V». На этот раз их будет шестьдесят или около того. Хватит, чтобы счет обернулся в нашу пользу.
— От кого ты это узнал? — спросил Хьюго, который любил считать себя телефоном, голос которого доносится до любого начальства.
— От Эллиота.
— От Эллиота?
— Не стоит его недооценивать. Он может быть чертовым янки, но видит картину в целом. И умеет крепко врезать, когда нужно, — а это больше, чем может быть сказано о врожденном идиоте, который руководит нашим шоу.
Точно Ральф не знал, но ходили слухи, что именно Эллиот сыграл важную роль в том, что на остров прилетело последнее подкрепление. «Спитфайры» были доставлены далеко в Средиземное море на авианосце США «Оса», что, по мнению Ральфа, новый союзник Британии не мог бы совершить без санкции их человека на месте.
— Хотел бы я быть одним из них, — сказал Хьюго, — как ни смешно это звучит.
— Только не в том случае, когда все идет неправильно. Последний прилет сюда обернулся полным бардаком. Шестьдесят спитов ничего не значат, пока мы не поставим на них вооружение, не зальем в баки топливо и не поднимем обратно в воздух прежде, чем Кессельринг спохватится.
— А Эллиота нет здесь, — сказал Хьюго. — Когда мы все встречались в последний раз?
Они прикинули, что это было в конце марта в «Юнион-клаб».
— Это могло быть и в другой день, если бы ты дал себе труд появиться в нашей компании, — заметил Хьюго Ральфу.
— Прости. Сначала надо было заняться делом.
— Как выглядит эта старая дева?
— С двадцати пяти тысяч футов неплохо.
Сказанное вызывало сомнения. Ральф был известен тем, что в поисках подходящего обзора летал идиотски низко.
Они сидели еще долго, обмениваясь забавными историями и прочими глупостями, пока не сгустилась тьма и виски не стало оказывать свое мягкое действие. Ральф объявил, что впредь будет обращаться к Фредди как к мистеру Десять Градусов, — он прикинул, что именно на такой угол теперь отклонялась его правая нога после того, как Фредди скрепил кости голени стяжками.
— Поверь мне, — усмехнулся Фредди, — другие лекари избавили бы себя от хлопот и отхватили бы ее по колено.
— Все равно это дешевая работа.
— Десять градусов — не так уж плохо, — заверил его Хьюго.
— Да, — согласился Макс, откручивая пробку. — Я почти ничего не замечаю.
— Все, что меньше двадцати, считается приемлемым, — заметил Фредди.
Ральф с ошеломленным видом поднял ногу, чтобы рассмотреть ее при свечах.
— Да брось, старина, тебе повезло, что ты вообще остался жив.
Фредди протянул руку Ральфу.
— Так я говорю всем, и, похоже, они со мной соглашаются.
— Ну а я услышал впервые.
— Потому что мы знаем, как ты не любишь быть обязанным другим.
— Да. — Макс поддержал Хьюго. — Мы знаем, что тогда ты чувствуешь себя не в своей тарелке.
После того как смех смолк, пришла очередь принести в жертву Макса. Так обычно складывалось, когда они собирались вместе. Хьюго сделал первую подачу:
— Итак, Одиссей, как поживает прекрасная Калипсо?
— Прости?
— Ты не знаешь эту историю? Из Гомера.
Легенда гласила, что остров Гозо, лежащий у северного побережья, на самом деле именовался Огигиа и был обиталищем морской нимфы Калипсо, которая чарами завлекла Одиссея в свои сети женского коварства и держала его в заложниках семь лет.
В первый раз объектом шуток стала Лилиан, и Макс не знал, как реагировать. Он решил терпеливо принять атмосферу веселья, которой они его окружили.
— Она запустила в него коготки, — сказал Ральф. — Я как-то встретил на улице ее тетку, так она интересовалась нашим другом.
— И что ты ей сказал?
— Что он выдающийся молодой человек, которого ждет прекрасное будущее.
— Не годится врать туземцам, — подначил Фредди.
— Нет, я ясно слышал перезвон свадебных колоколов.
— Это может означать переход в римско-католическую веру.
— Он мог поступить и куда хуже. Она же красавица.
— Это верно. Я бы с удовольствием поиграл с ней в «Спрячь сосиску».
— Ах, все мы знаем, что происходит с мальтийскими девушками, когда они достигают среднего возраста.
— Не столько морские нимфы, сколько морские коровы.
И пока Макс слушал о той воображаемой жизни, которую они рисовали для него: надоедливые и болтливые мальтийские родственники, ранние утренние мессы, потомство с оливковой кожей, — ему приходило в голову, что Фредди был прав: он мог ужасно распорядиться своей судьбой. Между прочим, едва так не сделал.
Его мысли обратились к Лилиан. Сейчас она, наверное, была в постели, всего в нескольких улицах отсюда — хоп, прыжок, перемахнуть через конек крыши… Он видел ее угольно-черные волосы, разметавшиеся по подушке, представлял, как вздымались и опадали ее груди под простыней.
Странно, он никогда не переставал думать, как она в действительности воспринимает его. Что для нее значит поцелуй в темнеющем саду? Имеет ли он для нее какое-то значение? Может, она хотела лишь приятного флирта, небольшого отвлечения от мрачных реальностей жизни. В таком случае это не больше чем то, чего ждут многие девушки ее социального слоя. Мдина была домом для многих благородных семей, чьи дочери отнюдь не отвергали романтический флирт. Возможно, Лилиан не отличалась от них. Ведь кроме всего прочего то был мир, в котором она обитала.
Хотя Макс как-то не видел ее в нем. Она была старше и не могла следовать за стадом только потому, что так полагалось. Он тут же пришел к выводу, что это заключение льстит ему, придавая весомость ее чувствам. И затем ему постепенно пришло в голову, что он просто счастлив иметь с ней дело.
Или, может, это голос виски. У него увлажнялись глаза под влиянием алкоголя.
Тем временем Хьюго впал в полную сентиментальность. Он рассказывал о пожаре Великой библиотеки в Александрии и переходил к горестному отчету о разрушении от удара вражеской бомбы здания любительского драматического театра Мальты.
В то время в здании на Саут-стрит никого не было, но Хьюго продолжал бывать там и рылся в развалинах, выискивая обломки декораций и костюмы из пьес, которые шли тут годами; все это вызывало воспоминания, которыми он считал себя обязанным поделиться с друзьями.
