— Здесь ты кое-что не знаешь обо мне.
— Не важно. Мне хотелось бы услышать что-нибудь от тебя лично.
Макс думал об этом. Он рассказал Эллиоту о письме, написанном ему матерью.
Для женщин, подобных его матери, чьи узкие бедра не давали гарантии благополучного рождения ребенка, такая практика была обычной. Врач предупредил ее о том, что роды будут трудными, что она должна сделать выбор между ребенком и собственной жизнью. Она выбрала Макса и прожила еще достаточно, чтобы подержать его на руках, прежде чем кровотечение сделало свое дело. Иногда он видел себя распростертым на ее груди. Потуги измучили ее, она медленно впадала в забытье. Очевидно, так происходило в действительности. Так рассказывал ему о ней отец.
Отец не говорил о письме, которое мать написала ему, еще не родившемуся младенцу, пока Максу не исполнилось шестнадцать лет. Впрочем, он обнаружил дожидавшееся своего времени письмо в ящике письменного стола отца задолго до этого. Этот письменный стол всегда притягивал его инкрустированным перламутровым орнаментом, выдвижными ящиками и отделениями, забитыми вещами из мира взрослых. Для мальчишки это была пещера Аладдина, и, когда позволяла обстановка, он приходил порыться в столе.
Он обнаружил письмо среди другой корреспонденции, хранившейся в кожаном портфеле. Оно не было запечатано, и вначале он не вполне сознавал, что читает. Вскоре, когда его определили в школу-пансионат близ Оксфорда, он захватил письмо с собой, как средство против одиночества. Это сработало. Голос его матери, отделенный от тела, запечатленный в ее отчетливом почерке, с рядом петлеобразных букв, притуплял чувство одиночества. Она была рядом, наблюдая за ним.
Это было длинное письмо. Она рассказала историю своей жизни от детства, проведенного на природе близ Версаля, до забавной встречи с его отцом в вестибюле апартаментов в Париже. Она не без труда призналась, что он (хотя она пользовалась нейтральным обращением «ты») был плодом прекрасного и страстного любовного романа. Закончила письмо фразой на французском языке, которую он не понимал.
Будь его учитель французского языка каким-нибудь скрипучим старцем в твидовом пиджаке, он, вероятно, не стал бы просить его перевести эту фразу. Мадемуазель же Лекфор, известная как Люсинда, предполагала иной выбор. Она была молода и хороша собой, все мальчишки были чуть влюблены в нее. Макс переписал французскую фразу на листок бумаги и показал ей после занятий.
Tu aurais été та vie.
Люсинда внимательно прочитала текст, затем спросила:
— Откуда это? — Заметив, что поставила его в неудобное положение, поспешно добавила: — Тебе не надо ничего объяснять.
Но он все равно рассказал. Ему доставлял удовольствие повод поговорить с кем-то о матери и ее письме, особенно если этим некто была такая женщина, как мадемуазель Лекфор.
— Это означает… — начала она ласковым голосом, оглядывая его странным взглядом. — Это означает: «Ты будешь продолжением моей жизни».
— О-о.
Она отвернулась, глядя в окно:
— Теперь гуляй, Чедвик.
Только позднее он понял, что она повернулась к нему спиной, поскольку не хотела, чтобы он заметил, как на ее глаза наворачиваются слезы.
Конечно, жалость взрослой женщины к десятилетнему подростку едва ли можно было почтить названием «дружба», но она тем не менее дала начало чему-то устойчивому и важному в отношениях между ними.
— Я все еще помню ее, — сказал Макс. — И, может, все еще люблю.
— Достаточно, — откликнулся Эллиот. — Мне нравится это. Прекрасная история. Очень искренняя.
— В самом деле?
— О да.
Только тогда, когда были убраны тарелки, они затронули тему, которую старательно избегали. Инициативу проявил Эллиот.
— Пришел в себя после вчерашней встречи?
— Вот именно. Казалось, я предстал перед военным трибуналом.
— Где заседал и я?
— Где именно ты заседал?
Эллиот откинулся в кресле.
— Воспринимай это так: я наблюдаю за обеими сторонами.
— Думаешь, я не могу? Знаешь, что я сделал, когда Фредди показал мне наплечную нашивку?..
— Нет, но могу догадаться. Ты подумал о том, как бы избавиться от нее.
Ответ смутил Макса.
— А что бы сделал ты?
— Вероятно, то же, что и ты, — подумал, передумал, разнюхал бы обо всем вокруг. Единственное отличие — я бы не попался.
— Браво, молодец.
Эллиот не отреагировал на замечание.
— Для подобных вещей я хорошо подготовлен. У тебя есть талант писать оптимистичную фигню, которую людям нравится слышать в такое время.
— Если ты хочешь осадить меня, то хорошо выполняешь эту работу — даже лучше, чем полковник Гиффорд.
— Гиффорда убедить так же просто, как согнуть наковальню. Я говорил ему, что ты обладаешь недостаточной информацией.
— Ну и он опроверг тебя.
— Опроверг? Догадываюсь, что ты не думал ни о чем другом с тех пор… и что собираешься делать с этим теперь?
— Какая тебе забота? — осторожно произнес Макс.
— Ты считаешь, что у меня нет принципов?
Для Эллиота было характерно отвечать вопросом на вопрос. Между тем Макс сунул руку в боковой карман и достал сложенный лист бумаги. Эллиот взял его, наклоняя под углом к свету свечей.
Макс написал на нем три вопроса. Где он нашел их? Откуда он похитил Кармелу Кассар? Для чего он это делает? Последний вопрос он перечеркнул.
— Любопытно, — спросил Эллиот, — почему ты зачеркнул последний вопрос?
— Потому что он не имеет смысла. Разве можно знать, для чего он это делает? В нем глубоко сидит какое-то болезненное, порочное влечение.
— В нем? — спросил Эллиот. — Почему не в них?
Такая мысль не приходила в голову Макса.
— Просто я полагал…
— Хорошо, не продолжай. Закон отложенного решения Уэзерна: предположение — мать всех затруднений. — Эллиот ткнул в последний вопрос из списка Макса. — Это ключ ко всему, что ты знаешь. Не отметай его.
— Не понимаю…
— Твоя неосведомленность бодрит, черт возьми. Я спрашиваю, что, если он делает это по причинам, не имеющим отношения к самоудовлетворению? Что, если он стремится дестабилизировать здесь обстановку? Что, если он работает на противника, и все это одна большая диверсия, часть плана настроить мальтийцев против вас, подорвать особые отношения?
— Сейчас ты говоришь как Ральф. Он всюду видит шпионов и «пятую колонну».
— Ральф прав, сохраняя бдительность. Они действительно здесь. Говорю тебе это за спасибо.
Это было серьезное заявление, и оно порождало новые вопросы. Однако Макс старался оставаться в теме.
