— Ладно, не станем копаться в куче мусора. Во всяком случае, они хорошие парни, оба офицеры. Один из вашей эскадрильи, другой нет, но ты его знаешь. Первоклассный пилот, ответственный… — Эллиот выдержал паузу. — Что ты сделаешь?
— А что б ты сделал?
— Нет, что бы сделал ты?
— Ну, я приказал бы им немедленно прекратить.
Эллиот рассмеялся:
— Я думаю, несложно догадаться, что они прекратили в тот момент, когда ты открыл эту чертову дверь. Ты подал бы рапорт о них?
— Рапорт о них?
— Авиационному командованию. Это не вопрос морали, или закона, или даже вкуса. Я хочу сказать, что никогда не испытывал необходимости, чтобы мой член оказывался в заднице другого мужика…
— О господи. — Фредди поперхнулся джином.
— …Но это не помешает мне оценить ситуацию.
Макс задумался.
— Я не подавал бы рапорт.
— Почему?
— Мораль. Эскадрилья — это как семья.
— И ты был бы готов соврать своей семье?
— Нет… Да, я полагаю, если того требует ситуация.
— Продолжай, — потребовал Эллиот. — Что еще, кроме морали?
— Ну, речь, конечно, идет о двух индивидуальностях. Их послали далеко от дома, и все знают почему. Так что, если все просочится…
— Учитывая обстоятельства, неудачная фраза.
— Ох, ради бога, Эллиот! — воскликнул Фредди.
Эллиот не обратил на него внимания.
— Интересно, — продолжил он. — Две различные точки зрения. Фредди сказал, что подаст рапорт, ты отказался, а я сообщу о них.
— Я думаю, что ты говоришь о трех точках зрения.
— Да, между мной и Фредди есть разница. Он моралист. Я же прагматик. Я доложу им, но только потому, что если этого не сделаю и об этом просочится информация, то на плахе окажется моя голова.
— Так какое это имеет ко мне отношение?
— А то, что ты сентиментален, — твердо ответил Эллиот.
— Да ладно тебе…
— Расслабься. Есть кое-что и похуже, чем быть сентиментальным.
— Ага, — сказал Фредди. — Тебе стоит побыть моралистом.
Макс оказался в положении судьи. Они были верными друзьями, лучшими из всех, и дружили вот уже два года, и теперь он научился понимать причины редких случаев плохого настроения Фредди, когда его кобальтово-синие глаза точно затягивались легкими облачками, а проказливая улыбка твердела. Но они по-прежнему были вместе, даже когда стих смех и разговор перешел к Ральфу, пропавшему члену их команды. Ральф был пилотом двести сорок девятой эскадрильи, стоявшей в Та-Куали. Дородный, крепкий и разговорчивый, он много раз слишком близко принимал к сердцу девиз эскадрильи Pugnis et calcibus — «Кулаками и пятками». Эллиот появился в компании позже, примерно к Рождеству. Он как бы материализовался из ниоткуда, сразу же после Пёрл-Харбора и вступления Америки в войну, но за четыре коротких месяца органически вписался в их маленькое братство, возглавляемое Хьюго. Он даже научил их всех играть в покер.
Эллиот был в курсе всех скандалов и рассказал пикантную историю, которую услышал от Ральфа, о малышке-жене старшего офицера и мальтийском садовнике, но тут по террасе разнесся звук колокольчика Розамунды.
— Большинство из вас знают, что это означает, — объявила она с верхней ступеньки. — Пора думать и говорить о более высоких материях — о жизни, об искусстве и, ну, я не знаю… о прошлых романах и будущих жизненных планах.
— Но я только что…
— Мой дорогой Эллиот, я не сомневаюсь, что это были всего лишь сплетни.
— Да, но очень непристойные.
— Тогда постарайтесь найти меня перед уходом.
Ее слова вызвали несколько смешков в компании. Но они тут же смолкли, когда надсадный вой сирены воздушной тревоги прорезал воздух.
Кто-то простонал. Все ждали ее. Можно было сверять по наручным часам во время завтрака, ланча и коктейля тевтонскую точность немцев.
Все как один повернулись в сторону Валлетты. С высоты Слимы гавань Марсамксетт простиралась под ними, как на карте, ее пологую дугу прорезал длинный узкий проход, который вел к острову Маноэль с фортом и базой подводных лодок. Валлетта величественно перекрывала водное пространство, гордо возвышаясь на длинном полуострове, который вдавался в открытое море. За городом, скрытое от взгляда, лежало древнее поселение и глубокие протоки, что вели к Гранд-Харбору, где располагались военно-морские доки или, точнее, то, что от них осталось.
Один из самых остроглазых пилотов первым заметил флаг, поднятый над губернаторским дворцом в Валлетте.
— Серьезные дела, — заметил он.
— Куда, по-твоему, они направляются?
— К аэродромам, скорее всего, в Та-Куали.
— Докам тоже может достаться.
Это было странное время, этакое убаюкивающее спокойствие перед неизбежным налетом; вражеским самолетам требовалось примерно семь минут, чтобы долететь от Сицилии. Всему островному населению пора поспешить в подземные убежища, которые они вырубили в известняке, в том самом, из которого были выстроены их дома, достаточно мягкого для пилы и вражеских налетов, но он быстро твердел под здешним солнцем.
Будь Мальта покрыта лесами и предпочти мальтийцы строить свои дома из дерева, остров конечно же уже капитулировал бы. Каменные дома под бомбами рушились и рассыпались в прах, но огонь щадил их. Однако огонь приносил настоящие беды, когда разбегался как ртуть в плотно населенных районах, которых было довольно много на Мальте. Остров был маленький, наверное, даже меньше чем остров Уайт, но его население превышало четверть миллиона. Города и деревни сливались друг с другом, представляя собой островки жизни среди руин, но, как бы ужасно они ни страдали, опустошения всегда оставались локальными.
Хотя в конечном счете именно подземные убежища — некоторые из них огромные, как казармы, — обусловливали небольшое количество раненых. При первых же признаках опасности мальтийцы спускались под землю, прихватив с собой молитвенники и ценные вещи. Максу нравилось думать, что это их врожденное свойство. Весь остров был в сотах пещер, гротов и катакомб, в которых предки здешних жителей искали убежище задолго до того, как Христос ходил по земле и египтяне возводили свои пирамиды. Опасность теперь носила совсем другой характер, но реакция оставалась неизменной.
Он вспомнил, как при первой встрече с Митци излагал ей свою теорию. И вспомнил ее ответ:
«Когда-то они были троглодитами и остались ими».
Митци сказала это с привычной для нее легкой иронией, которую он в то время счел высокомерием.
«Я обидела вас?»
«Отнюдь».
«Прошу прощения. Это симпатичная теория, она всегда мне нравилась».
