Паром ткнулся в берег, двое мужчин в матросских бушлатах стали швартовать концы, незлобно поругиваясь. Выгружались долго, в каком-то покорном молчании. Дождь все-таки собрался и теперь моросил – ровный, мелкий, нагоняющий тоску. Извозчиков было полно. Кирилл и Глеб выбрали коляску с закрытым верхом, в которую была запряжена рослая молодая кобыла каурой масти, хвост был завязан тугим узлом. Извозчик, старик в брезентовой накидке, с длинным унылым носом, запросил немного – согласились, не торгуясь.
– Сколько ехать до Ниды? – спросил Любин.
– Часа три.
По верху коляски монотонно постукивал дождь. С левой стороны за невысокими елями виднелась серая гладь залива. Воздух был пронзительно свеж, пахло рыбой и мокрой стынущей землей.
Покачивало на ухабах. Кирилл Любин начал дремать, угревшись в новом драповом пальто, недавно купленном в Берлине на казенные деньги. Из полусна его вывел вопрос Забродина:
– Как ты думаешь, Никита прочитал в «Дойче беобахтер» о стоимости сервиза?
Эту заметку они обнаружили в газете, охочей до сенсаций, сегодня утром. Сейчас Глеб, вынув газету из небольшого чемодана, в котором помещалось все его имущество, перечитывал журналистский опус:
«Из России – о «Золотой братине». Мы перепечатываем сообщение, которое появилось в „Петербургских биржевых ведомостях“ 4 января 1900 года: „По утверждению финансовых экспертов, торговая цена «Золотой братины» равняется ста двадцати пяти тысячам золотых империалов“. В переводе на современный курс и лишь приблизительно учитывая художественную стоимость сервиза, его следует оценить в триста миллионов имперских марок, а возможно и более».
– Если Толмачев в Германии, – ответил Кирилл, – то обязательно заметку прочел. Он, безусловно, следит за всеми публикациями о сервизе.
– Нейгольберг надул Никиту Никитовича почти в десять раз. – Забродин спрятал газету. – Какой из этого можно сделать вывод?
– Какой? – Любин с возрастающим интересом смотрел на Глеба.
– Толмачев будет сам искать встречи с графом…
В Ниду они приехали, когда уже стемнело. В дороге разговорились с извозчиком, и он прямиком отвез друзей на окраинную улицу, к своей невестке, которая в сезон сдавала комнаты курортникам. Им досталась чистая горница с окнами на близкий залив – засыпая, Кирилл и Глеб слышали мерный шум прибоя; в комнате еле уловимо пахло полынью.
Рано утром, скромно позавтракав (хозяйка, молодая высокая женщина, предложила им кофе со сливками, горячие булочки с соленым маслом и черничным вареньем), Забродин и Любин отправились на набережную, за ней находился яхт-клуб «Ольгерд». Кирилла узнать было совершенно невозможно: на этот раз он подклеил густые седые бакенбарды, а темные очки в сочетании с рыжим париком, новым драповым пальто, сшитым по последней моде, и ярким цветным шарфом превратили его в коммерсанта средней руки, может быть чуть-чуть легкомысленного.
Распогодилось, в зыбком тумане вставало позднее осеннее солнце. С залива дул ровный тугой ветер, гоня на берег длинные низкие волны. Миновали набережную. Впереди гигантским желтым горбом вздымалась песчаная дюна, круто обрываясь в залив. У ее подножия на высоких сваях стоял двухэтажный деревянный дом, от него в воду залива уходил пирс; с двух сторон покачивалось несколько яхт, другие были подняты наверх – после ремонта их оттащат в крепкий деревянный сарай за домом, на зимовку. Забродин и Любин неторопливо прошли мимо дома, над дверями которого была потускневшая, битая солеными ветрами вывеска: «Яхт-клуб „Ольгерд“». Кругом пусто, ни одного человека. Теперь они шли по пирсу. С двух сторон поскрипывали, переваливаясь с кормы на корму, яхты самых разных форм, и все они, с опущенными парусами, без своих хозяев, казались печальными и одинокими.
– Смотри! – вырвалось у Кирилла.
Самой последней к пирсу была причалена белая яхта совершенной легкой конструкции, и по борту ее синими русскими буквами было написано: «Ольга». А Забродина и Любина уже догонял пожилой мужчина, спеша, поскрипывая протезом.
– Доброе утро! Что вам угодно, господа?
– Нам бы хозяина клуба, – спокойно сказал Глеб Забродин.
– Я только сторож. – Голос у мужчины был хриплый, прокуренный. – А хозяин у нас новый, господин Штойм. Он остановился в отеле «Неман».
– Спасибо! Тогда мы к нему, – сказал Забродин, и Кирилл увидел, какого труда ему стоит сдерживать нетерпение.
Отель «Неман» был самым лучшим в курортном поселке, он занимал каменный дом, выстроенный в стиле замка. Напротив помешалось кафе «У залива», в убранстве которого господствовала рыбацкая тема. Там Кирилл и Глеб устроили себе второй завтрак, заняв столик у окна: из него хорошо были видны парадные двери отеля.
– Сиди и жди, – распорядился Забродин, поднимаясь из-за стола. – Ничего не случится, но все-таки надо быть наготове.
– С Богом! – напутствовал Кирилл.
Ему хорошо было видно, как Забродин пересек улицу, поднялся по каменным ступеням, открыл тяжелую дверь отеля…
Старый, очень полный портье, удивительно похожий на флегматичного бульдога, дремал за стойкой, но при появлении Забродина тут же встрепенулся:
– Доброе утро! Чем могу служить?… Господин Штойм? Совершенно верно, у нас… Что? Откуда? Представьте себе, из России!.. Да, да, у себя. Второй этаж, шестой номер. Сразу направо. Пожалуйста! – И «флегматичный бульдог» опять погрузился в дрему.
Забродин поднялся на второй этаж, перед шестым номером (цифра на двери тускло посвечивала медью) остановился, глубоко вздохнул, усмиряя волнение. Энергично постучал. За дверью послышались шаги. «Кого еще черти…» – услышал Забродин встревоженный мужской голос, произнесший эту фразу по-русски. Дверь открылась. Перед Глебом стоял Никита Толмачев – широкоплечий, напряженный, в махровом халате до пола.
– Здравствуйте, господин Штойм, – сказал Забродин по-немецки. – Разрешите?
– Вы ко мне? – Толмачев продолжал стоять в дверях. В его немецкой речи слышался явный русский акцент. – Если вы о вступлении в яхт-клуб… Рановато. Я только оформляю покупку…
«Вперед!» – приказал себе Глеб и сказал по-русски:
– Нет, Никита Никитович, я к вам по другому делу.
Ни один мускул не дрогнул на лице Толмачева. Он по-прежнему несокрушимо стоял в дверях.
– В ваших интересах, Никита Никитович, чтобы мы разговаривали не в коридоре.
Толмачев молча отступил в комнату. Забродин последовал за ним, закрыв за собой дверь. Номер был невелик, но опрятен, два окна задернуты шторами, и на письменном столе горела лампа под зеленым абажуром. Стол был завален газетами («Знает», – подумал Глеб); подле лампы стояла темная бутылка, рядом – приземистая рюмка из темного стекла, пустая («Пьет»). Было душно, накурено. Во вторую комнату, спальню, дверь оказалась приоткрытой, и Толмачев быстро закрыл ее («Там кто-то есть»).
– С вашего разрешения… – И Забродин сел в кресло у окна, закинув ногу на ногу.
