А черная машина уже подъехала и остановилась возле лжеграфа. «Мать честная! Щас уедет! Чë делать-то?…» И Василий Иванович Белкин, чекист, ринулся (правда, плохо понимая, зачем ему это нужно) на противоположную сторону, не дожидаясь, когда полицейский на перекрестке поднимет жезл, останавливая поток транспорта. Прозвучал резкий, требовательный свисток. Двух минут не прошло, как держал в руках незадачливый сыщик квитанцию об уплате штрафа за нарушение правил уличного движения. «Буржуи проклятые! Что я, телок какой? Сам, что ли, под колеса полез бы?…» За эти две минуты укатил, как считал Василий Белкин, окаянный дворецкий. Вот тебе и стал тенью – выследил! Не мог и помыслить Василий Иванович, пребывая от происшедшего в легком помрачении, что Толмачев находился совсем рядом – в черном такси, стоящем у тротуара.
А Никита Никитович всю сцену оштрафования неудачливого нарушителя наблюдал метров с двадцати, не более (машина, им нанятая, стояла ближе к перекрестку). И забеспокоился: «Уж больно рожа российская. К тому же руками по-нашему размахивает». Стал Толмачев за подозрительным гражданином наблюдать. Тот затерялся было в толпе, но скоро опять обнаружил себя у витрины магазина «Дамское белье». «Точно, – определил Никита, – из их компании. Впрочем, поглядим».
Василий был в смятении и томлении духа. Как поступить? «Может, скажу: не объявлялся дворецкий тута, – и все! Знать ничего не знаю, ведать ничего не ведаю». Однако скребло в груди: «Нехорошо. Одно дело исполняем. Революции служим. Опять же, мой интерес, чтобы выследить этого убивца. Тогда так: дождусь, как из магазина выйдут, все доложу». Приняв такое решение, стал успокаиваться Василий Белкин. Рассматривая в витрине атласные женские лифчики, вспоминал о Марте.
А в ювелирном магазине тем временем развивались свои события. Как только портье пропустил в салон магазина графа Оболина, Любина и Забродина, им навстречу устремился на плохо гнущихся ногах Арон Нейгольберг, приветливый, улыбающийся:
– Здравствуйте, господа, здравствуйте! Увидел в окно, как вы подъехали… – Хозяин магазина не договорил. И граф Оболин, и Забродин, и Любин не слушали его: все смотрели на центральную витрину ювелирного салона. В ней была выставлена вся «Золотая братина» с чудо-чашей в центре во всем своем великолепии. Сервиз был снизу подсвечен невидимыми лампами. Глаз не оторвешь…
– Да, господа! – В голосе Арона Нейгольберга прорывалось ликование. – Принял вот такое решение: на некоторое время… ну на полгода или на год выставил «Братину» в витрине. Реклама! Покупателей у нас теперь раза в три больше. Конечно, большинство приходит просто посмотреть. Но и покупки возросли. – Старик выдержал внушительную паузу. – Итак, я к вашим услугам. А вообще, представьте, ждал. Вернее, предполагал ваш визит.
– Это почему же? – довольно невежливо спросил граф Оболин, с трудом оторвав взгляд от «Золотой братины».
– Да как сказать… – Хозяин магазина помедлил. – Коли вы затеваете судебный процесс… Наши предварительные встречи не только вероятны, но и неизбежны. Это мое предположение. Или не так?
– Господин Нейгольберг, – обратился к хозяину магазина Глеб Забродин, – у нас к вам есть серьезное предложение.
– В таком случае прошу ко мне в кабинет. Линда, принесите нам, пожалуйста, кофе.
Все прошли через торговый зал, как бы за кулисы нарядных витрин, и, миновав длинный сумрачный коридор, заставленный одинаковыми темными шкафами, наглухо запертыми, оказались в просторном кабинете с двумя окнами, выходящими во двор: окна были забраны металлическими решетками. Скорее, это был даже не кабинет, а маленький антикварный музей, в котором преобладали вещи с Востока – из Китая, Индии, Японии, Океании. Глаза разбегались…
Насладившись произведенным эффектом, Арон Нейгольберг признался:
– После дома – моя любимая обитель. Здесь я часто уединяюсь для неторопливых размышлений. Среди этих вещей понимаешь: все тленно в мире. Кроме одного – истинного искусства, которое совершенствует человеческую душу.
Появилась Линда, поставила на китайский столик (черный лак, инкрустированный перламутром) поднос с кофейником и фарфоровыми чашками, стала разливать кофе.
– Чувствуете, господа, какой аромат? – ворковал хозяин магазина. Линда ушла. – Итак, располагайтесь. Два глотка кофе придадут бодрости всем. – В старинных темных креслах можно было утонуть. – Я весь внимание, господа.
– Вот! – Алексей Григорьевич достал из портфеля, который лежал у него на коленях, купчую, положил на стол. – Фальшивая! От первой буквы до последней.
Арон Нейгольберг взял купчую, стал ее внимательно рассматривать, сдержанно улыбнулся, спросил:
– Ваш дворецкий, господин Оболин, или, как пишут газеты, лжеграф, сам разыскал вас? Или, наоборот, вы его?
Никто ему не ответил. Нейгольберг продолжал:
– Совершенно верно: и эта купчая, и та, что у меня, – поддельные. Для вас, но не для моего предприятия. И не для суда, уверяю вас. Вы готовитесь к процессу, и я тоже. Так вот, уважаемые… Смею уверить: ваша затея с судом обречена на провал. Неужели вы не видите, куда катятся отношения наших стран? Антирусские настроения в Германии…
– Момент, господин Нейгольберг! – перебил Забродин. – Наше предложение к вам следующее: продайте графу Оболину… – Глеб горько усмехнулся, – его же собственный сервиз. И мы не будем затевать судебный процесс.
– Я не ослышался? – Арон Нейгольберг стал даже торжественным. И голос его звучал торжественно. – Вы пожаловали ко мне с таким сюрпризом!.. Продать «Золотую братину»! Никогда! К подобному приобретению я готовился всю жизнь. Этот сервиз, господа, отныне лучшая реклама предприятия «Арон Нейгольберг и компания». И одновременно наша финансовая основа. В случае необходимости кредиты всех банков к моим услугам. «Золотая братина» гарантирует. Так что… – хозяин ювелирного магазина поднялся из кресла, – не обессудьте, господа!
Удрученные и подавленные, неудачливые покупатели покинули кабинет хозяина магазина. Оставшись один, Нейгольберг поудобнее расположился в кресле и, вытянув больные ноги, прикрыл глаза.
– Я сразу понял, в нашу первую встречу, что вы, Арон, кретин. Но чтобы до такой степени!
Подняв тяжелые веки, ювелир увидел духа по имени Каррах, который был в прежнем своем одеянии, только прибавилась кокетливая тросточка в правой руке, покрытая черным лаком; незваный гость стоял у стены с зарешеченным окном и с глубоким сожалением смотрел на Нейгольберга.
– Не понимаю вас, – говорил Каррах с сокрушением в голосе. – Несмотря ни на что, я испытываю к вам, мой друг Арон…
– Я вам никакой не друг! – перебил Нейгольберг без всякого страха и даже с чувством превосходства.
– Испытываю к вам, – невозмутимо продолжал посланец Черного Братства, – некую симпатию, черт бы меня побрал! И, уверяю вас, поберет. Потому что я нарушаю установления… Я не должен был являться сюда во второй раз без вашего призыва. Но это выше моих сил. Предупреждаю вас последний раз: если вы не уничтожите всех их, не убьете…
