– Я потому и звоню вам так поздно, любезный Ганс, – ворковал в трубке голос аптекаря, – чтобы вы не вставали чуть свет. В нашем с вами возрасте, Ганс, сон – первое лекарство от всех хворей. И вот что… Чтобы вы совсем не расстроились, у меня для вас сюрприз. Хотя, мой славный, придется проснуться в три часа ночи по будильнику. Сегодня ночью в три часа пятнадцать минут по третьей программе Берлинского радио… вы знаете, Ганс, эту нашу любимую программу…
– Ну, ну? – торопил маркер Ганс Фогель.
– Представьте себе, в три часа пятнадцать минут будут передавать Девятую симфонию Бетховена в исполнении Гамбургского симфонического оркестра!
– Не может быть! – вырвалось у Мартина Сарканиса.
– Но это так, мой друг Ганс! – торжествовал аптекарь. – Не забудьте завести будильник. При встрече обменяемся впечатлениями. И я с вами прощаюсь, до встречи!..
– До свидания, Отто. Спасибо! – Мартин Сарканис положил трубку на телефонный аппарат.
Он медленно шел к своему коттеджу, через темный весенний сад. Над головой простиралось черное бездонное небо в крупных звездах. Пронзительно, крепко пахло мокрой, просыпающейся для жизни землей. Сердце полно и сильно стучало в груди.
«Значит, акция „Захват“, – думал Мартин Сарканис. – Только бы Вульф не подвел с формулой „Треугольник“. Нет, Карл не может подвести. Но почему в три часа ночи? Почему так рано?…»
Во второй от входной двери комнате «объекта три» в это самое время сидели бригаденфюрер Иоганн Вайтер и командир охраны замка Вайбер фельдфебель Адольф Штольц. Штольц был человеком Вайтера с тех самых пор, как сюда стали поступать произведения искусства, вывозимые из России, и началось сооружение подземного бункера. И еще три человека были его людьми. Вернее, они не знали сути задуманной товарищем Фарзусом операции и не знали самого бригаденфюрера Иоганна Вайтера, они напрямую подчинялись фельдфебелю и готовы были выполнить любой его приказ. Все эти люди помимо основного жалованья тайно получали – непосредственно от Штольца – еще два оклада, и им было известно, что эти деньги платит неведомый им «хозяин».
Адольф Штольц был посвящен в замыслы бригаденфюрера Иоганна Вайтера, которые корректировались меняющимися обстоятельствами. Только что бригаденфюрер и фельдфебель прослушали разговор аптекаря Отто Гутмана и Пауля Фогеля – в комнате был параллельный телефон.
– Так… – задумчиво произнес товарищ Фарзус. – Нужна газета с радиопрограммами на неделю.
– Не проблема, господин бригаденфюрер, – сказал Адольф Штольц. – Наш радист помешан на вечерних передачах. У него наверняка есть. Сейчас.
Фельдфебель вышел.
«Здесь, на земле Баден, у Сарканиса завербовано три человека, – рассуждал про себя Иоганн Вайтер. – Я знаю лишь одного связного, через которого осуществляются наши контакты. Он в двадцати пяти километрах отсюда, в Кланнене, и сегодня Мартин с ним не встречался. Кто еще двое? Может быть, один из них аптекарь? И куда на машине ездил сегодня этот чертов латыш? Штольц тоже хорош! Не догадался… Впрочем, как он мог догадаться? Я ему не расшифровывал Сарканиса. Задание было то же, что и в отношении Толмачева: негласно следить, прослушивать телефонные разговоры, перлюстрировать, если будет удаваться, письма, устанавливать, с кем постоянно общается. Аптекарь и владелец мастерской по ремонту легковых машин… Да, может быть, они… Но главное: куда Сарканис сегодня ездил? Наверняка это связано с моим заданием. Кажется, я сказал ему лишнюю фразу: „Вплоть до физического уничтожения“. Достаточно было первой фразы: Главная задача здесь – нейтрализовать тех, кто приедет за „Золотой братиной“». Что Сарканис намерен предпринять? Террористической боевой группы здесь нет, перед ним не ставилась задача создать ее. Что он собирается сказать мне завтра, в три часа дня?… Определенно Мартин Сарканис становится опасным…»
Вошел фельдфебель с газетой в руках.
– Все точно, господин бригаденфюрер. – Он передал газету Иоганну Вайтеру. – На шестой странице.
«Музыкальная программа „Радио-Берлин“», – прочитал товарищ Фарзус подчеркнутые красным карандашом строки. – Третий круглосуточный канал. 16 марта, 3 часа 15 минут. Девятая симфония Людвига ван Бетховена в исполнении Гамбургского симфонического оркестра. Дирижер Фридрих Арненус».
«Действительно, все сходится».
И все-таки что-то смущало товарища Фарзуса в телефонном разговоре аптекаря и Ганса Фогеля. Он прокрутил в памяти весь разговор двух любителей органной и симфонической музыки. Вроде бы так, обычная болтовня… Однако как же обстояло с серьезной музыкой в бытность их жизни в Берлине в двадцатые и тридцатые годы, когда виделись они чуть ли не каждый день, владелец шикарного ресторана «Ночные грезы» Иоганн Вайтер и хозяин бильярдного клуба при ресторане Ганс Фогель? Что-то не замечалось за Гансом такой страсти к симфониям и хоралам. Впрочем, что не сделают годы! И это провинциальное уединение, оторванность от мира… «Вот что меня царапает! – воскликнул про себя товарищ Фарзус. – Время! Три часа пятнадцать минут… Как понять? Проверить. Но как?»
Неожиданно для фельдфебеля Адольфа Штольца бригаденфюрер вскочил со стула и быстро прошелся по комнате.
«Я знаю, как проверить!»
– В каком коттедже живет Ганс Фогель? – спросил он.
– Первый отсюда занимает господин комендант с фрау Дархен, – ответил Адольф Штольц, – второй мы с Фогелем. Его дверь первая с левой стороны.
– Понятно, Адольф… Теперь о завтрашнем дне. С самого раннего утра у вас и ваших людей будет деликатное дело. Назовем операцию «Кирпичи». Подробности – у коменданта, он объяснит. Будьте готовы в пять утра. И вторая задача… День. Для вашей команды основной заботой станет маркер Фогель.
– В каком смысле, господин бригаденфюрер?
– Сейчас растолкую.
Толмачев лежал на широкой кровати под жарким пуховым одеялом и смотрел в потолок. В спальне горел ночник в виде оранжевого шара, в котором невесомо плавали золотые пузырьки. Никита Никитович прислушивался. На кухне Дарья гремела посудой, улавливался звук ее шагов, что-то двигалось, поскрипывало. «Да когда же она угомонится!» – с нарастающим ожесточением думал Толмачев. Наконец скрипнула дверь, и в спальню вошла Дарья, в домашнем халате, простоволосая, зевнула, присела у зеркала, стала всматриваться в свое смутное отражение и, не оборачиваясь, спросила:
– Не спишь?
– Ложись, Дарья, – тихо приказал Никита Никитович.
Дарья легко поднялась со стула, подошла к платяному шкафу, зашуршала одеждой, вышла в ночной рубашке, оказалась у постели.
– Подвинься.
Толмачев отодвинулся, повернувшись на бок, лицом к стене. Дарья юркнула под одеяло, спросила безразлично:
– Чего не спишь?
Никита Никитович задышал чаще; их тела не касались друг друга, но Дарья чувствовала невероятное напряжение, в котором находится ее так называемый муж.
– Слушай меня внимательно, – тихо заговорил Никита Никитович сдавленным, прерывающимся голосом. – Завтра «Золотая братина» будет наша…
