– Это, голубчик, оспа самая что ни на есть заурядная. Но вы не тревожьтесь, мы уже назначили надобное лечение, и в скором времени бывалый морской волк сможет вернуться на шканцы, хвост грот-мачтой, нос по розе ветров, – Георгий тоже попытался вплести в речь моряцкие прибаутки, которые слышал у матросов, когда плыл в Африку.
– Благодарю! Я и впрямь себя чувствую гораздо лучше. А ведь мне в последнее время, признаться, не очень везет. То какие-то польские хулиганы ногу покалечили, то взрыв мелинитовый случился…
Услышав про поляков, Родин насторожился. И тут они!
– А позвольте полюбопытствовать, что за поляки? И что они делали в Индии?
В глазах цвета чистого неба заплясали озорные огоньки, Максим огладил свои пышные усы и поведал:
– Дело было в Бомбее. Времени у меня было полно, раны уже не тревожили. Наша посудина отправлялась в Россию поздно вечером, и я отправился погулять. Совершал я променад по тамошнему порту, любовался видами Аравийского моря, наслаждался бризом… Затем отведал местного вина в одном из самых приличных с виду заведений и уже направился в сторону своего судна, как вдруг услышал женский визг. Между тем сумерки сгущались, но, заметьте, народу на улицах больше не становилось. Скорее, знаете ли, наоборот: как этот крик раздался, все в момент куда-то попрятались, как будто у них сиеста. Но я не мог не посмотреть, в чем дело, и побежал на звук, а там такая картина – два белобрысых великана волокли куда-то изящную красотку. Очевидно, против ее воли. Она кусалась, царапалась… Такая маленькая, а такая сильная! И все же эта пташка их, конечно, ни за что бы в одиночку не одолела. Еще помню, позади этих громил тень какая-то черная маячила – то ли пудель, то ли карлик, я поначалу не рассмотрел, к тому моменту уже совсем ночь наступила… Поглядел я на это беззаконие, выдернул ремень из своих штормовых клешей и с пряжкой кинулся на абордаж. Вломил златовласкам по самую ватерлинию…
– Почему златовласки? – не понял доктор.
– Ну не знаю, не то рыжие, не то белые – ответил Максим, поправляя грелку. – Впрочем, кем бы они ни были, все равно улеглись в рядок, нос к носу… Я отряхнулся, огляделся, не желает ли кто-нибудь еще со мной якорями сцепиться, смотрю – а девушка все еще здесь. Стоит скромно в сторонке, глаза как два блюдечка, красавица, каких мне давно не доводилось видеть. Признаться, я немного затрепетал и даже подумал представиться и проводить ее до дома. Но в тот же миг ощутил адское жжение в бедре, будто гигантская медуза ужалила. Этот пудель, которого я за громилами не разглядел, оказался вовсе не пуделем, а каким-то карлой или, может, ребенком – под балахоном было не видно.
– Может, монах? – Родин увлеченно внимал, даже трубку взял в руки, но забыл раскурить, так ему стало любопытно, чем дело кончилось.
– Зачем монах? Он был не в рясе, а в балахоне вроде походного, такой черный, с глухим капюшоном. Вот этот кроха и пырнул меня ножом куда достал, а именно – в бедро. Ваш покорный слуга опал как дырявый парус, а он меня ррраз… – Максим подскочил на койке и гневно трахнул кулаком по подушке, – кастетом по затылку! Искры из глаз посыпались, как звездопад, и – темнота… Пока опамятовался, их и след простыл. Ни девушки, ни карлика, ни его белобрысых штурманов. Только голова гудит, как рында, и крови из бедра натекла целая лужа…
Увлекательнейший рассказ отважного мичмана прервался неожиданным и весьма противным визгом, раздавшимся из коридора. По всей вероятности, медсестра уронила поднос со склянками или какая-нибудь грузная пациентка поскользнулась на влажном после дневной уборки полу. Но на всякий случай Георгий выглянул из палаты, и его взору предстала весьма комичная картина.
Растрепанный после прописанных ему пиявок Торопков с пунцовым от негодования лицом изловил за шкирку и взял в тиски извивающегося, как бешеный червяк, журналиста Рабинова. Этого пронырливого писаку Родин хорошо запомнил по первому знакомству, когда на того пало подозрение в покушении на лорда Мак-Роберта – светило британской науки. Последний из-за своей инвалидности передвигался на самоходной коляске и в тот памятный вечер был вероломно сброшен с крутой лестницы. Рабинов же намеревался разразиться сенсационной статьей об этом неприятном со всех сторон инциденте, но обстоятельства сложились для него не самым благоприятным образом: он угодил в жандармское управление, где провел несколько запоминающихся дней. Судя по набухшим жилам на бугристой голове старшего полицейского надзирателя сыскного отделения, удача и в этот раз отвернулась от представителя избранного народа…
– Господа, давайте успокоимся! – воскликнул Родин. – В чем, собственно говоря, суть конфликта?
Торопков отпустил ворот рабиновского сюртука и, сердито уткнув ему палец в грудь, выпалил, обращаясь к Георгию: – Проклятый прощелыга подслушивал у двери с блокнотом!
– Это же сенсационный материал! – пискнул саратовский щелкопер, нахохлившись. – Бесстрашный мичман спасает индийскую красотку! А вообще, я собирался взять интервью у глубокоуважаемого Максима Савостьянова на предмет взрыва. Даже заголовок уже сочинил: «Очередной провал романовской военщины», испытания мелинитовых снарядов привели к чудовищной катастрофе, и так далее, и так далее. Но заслушался его рассказом о карлике и понял, что не о том писать-то надо. Вот она, настоящая сенсация! Да за такое редактор меня на руках носить будет и, может статься, даже за границу пошлет, в ту же Индию… И вообще, господин полицейский сам подслушивал, вот.
– Я подслушивал сугубо по делу! – ничуть не смутился Торопков и, сдвинув мохнатые брови, обратился уже к Родину: – Как там Максим-то рассказывал, пшеки и карлик? А ведь сын Соколовского, представьте себе, пропал при сходных обстоятельствах: два блондинистых крепыша, черный коротышка, которого никто в расчет не принял, а он-то, верней всего, у них и верховодит.
– Вот-вот, – оживился Рабинов, извлекая пухлый блокнот из нагрудного кармана и слюнявя карандашик. – Как вы говорите? Черный карлик… верховодит бандой…
Торопков снова побагровел и, вырвав блокнот из потных веснушчатых рук саратовского писаки, разорвал его пополам как цирковой борец грелку. Рабинов зажмурился со страху и попятился, толкнув пухлым задом тележку с мензурками.
– Слушай-ка, иуда! – взревел сыщик, надвигаясь на журналиста и снова хватая его за многострадальный ворот. – Не суй-ка ты свой семитский нос в частную жизнь достопочтенных граждан, иначе сыскное отделение сунет нос в твою частную жизнь. Проведем, так сказать, анализ методов добычи сенсационной информации гражданином иудейского вероисповедания Рабиновым Шницелем Шлагбаумовичем или как там тебя!
– Я к вашему сведению, принял православие! – заметил репортер, уже готовясь в очередной раз услышать народную мудрость, которая не заставила себя долго ждать.
– Жид крещеный – что вор прощеный! – гаркнул сыщик.
Рабинов обмяк, скукожился, суетливо подобрал половинки блокнота и понуро поплелся к выходу, боязливо оглядываясь.
Торопков же, довольный своей удалой отповедью, расхохотался:
