— Ничего удивительного, если фон Гомберг — любовник его жены, — заметил Маликульмульк. — Странно было бы, если бы он пришел в восторг. Но, господа, мне нужно хотя бы ненадолго показаться в Рижском замке. Его сиятельство наверняка ищет меня по всему городу. А мне бы не хотелось, чтобы меня вели из аптеки под конвоем…
— Побудьте тут еще с четверть часа, — не то попросил, не то приказал Паррот. — Посидите у постели, пока Давид Иероним пришлет вам на смену мальчика. Я сам поговорю с герром Струве… Пойдем, любезный друг.
Маликульмульк остался. Часов у него не было, когда завершится четверть часа — он не знал. Оставалось только глядеть на мраморное лицо и молить Бога, чтобы пришел человек, больше смыслящий во врачевании.
Вдруг кавалер Андре открыл глаза и попытался приподнять голову.
— Пить, — внятно произнес он по-русски.
— Сейчас! — Маликульмульк стал хвататься за стаканы, не понимая, что в них за жидкости и отвары.
Наконец выбрал самую прозрачную и, придерживая голову фон Гомберга, выпоил ему немного, почти не пролив на одеяло.
— Вы — Крылов, — сказал фон Гомберг.
— Да, помните, мы встретились на Родниковой улице?
— Будь она проклята… Крылов, я умираю…
— Нет, вам тут не дадут помереть. Я вас в лучшую аптеку Риги привез, сейчас пошлют за хорошим доктором.
— Найдите Мея.
— Найду, не извольте беспокоиться.
— Скажите Мею — и он вслед за мной отправится…
— Скажу, конечно, скажу! Вы не беспокойтесь, выпейте-ка лучше…
— Он думает, ему достанутся бриллианты… Черта лысого они ему достанутся! Он их долго выслеживал, я знаю… Бохуму не достались, и ему не достанутся…
Маликульмульк вспомнил странный домысел Паррота о том, что в дело замешано ожерелье французской королевы. Видно, физик был прав, и бедная графиня де Гаше, зная тайну клада Калиостро, скрывалась от охотников выпытать у нее эту тайну. А если она кому-то расскажет, где хранятся камни из ожерелья, то подпишет себе смертный приговор.
— Не достанутся, успокойтесь, графиня не так глупа. Стало быть, фон Бохум не карточный шулер? Он приехал в «Иерусалим» в погоне за бриллиантами?
— Да. Она подстроила, чтобы он всех обыграл. И все были на него злы… Она ловка… Найдите ее, расскажите… Она знала, что Мей захочет от него избавиться… предупреждала…
— Какого черта вы связались с этими людьми? — гневно спросил Маликульмульк.
— Мей от нее не отстанет… Напишите явочную в полицию… Он заплатит… — шептал фон Гомберг по-русски. — Пусть за все заплатит…
— Ради Бога, помолчите, — приказал Маликульмульк, и тут дверь приоткрылась, заглянул граф де Гаше.
— Господин Крылов, за вами пришли из замка, — сказал он по-французски. — Его сиятельство изволит беспокоиться…
— Так я и знал! — воскликнул Маликульмульк, вскакивая со стула. — Выздоравливайте! Я вечером вернусь! Храни вас Бог!
Он кинулся к двери, оказался на пятачке перед узкой лестницей, едва не полетел вниз, удержался за столб, подпиравший уходившие вверх и вниз ступени. Наверху был третий этаж, похожий на французскую мансарду, выше — чердак, на чердаке — «сонные подушки»…
Причудливая мысль, куда более стремительная, чем если бы ей пришлось соединять явления в их правильной последовательности, перескочила с «сонных подушек», через спящего на них графа — и остановилась перед спокойным твердым взглядом Паррота.
Маликульмульк развернулся, в два шага оказался перед дверью комнатки, рванул ее на себя — и по-медвежьи ловко облапил склонившегося над постелью графа, прижимая его локти к бокам и оттаскивая прочь от фон Гомберга.
Граф молча дергался, но не выдирался из объятия — цель его Маликульмульк понял, ощутив боль в правой ляжке. Тогда он, не зная, что тут еще можно сделать, закричал. При всей своей силище, он не любил и не умел драться.
На пороге появился маленький Карл Готлиб — и уж он-то завопил, призывая хозяина так, что стекла зазвенели.
Граф затоптался на месте, наступил Маликульмульку на ногу, оба едва не упали. А по лестнице уже взбегал Давид Иероним, за ним — Паррот. Гриндель оказался в комнате первый, схватил со спинки кровати влажное полотенце, стал ловить руки графа, чтобы связать их.
— Отойдите! — приказал ему Паррот по-немецки. — Отпустите его, Крылов. Он ничего не сделает.
— Вы сошли с ума! — наконец закричал граф. — Вам уже всюду мерещится какая-то дьявольщина! Я ничего плохого не сделал!
— Вы меня ударили чем-то острым, — возразил Маликульмульк.
— Чем? У меня нет ничего острого! Вот, глядите!
Он показал пустые руки и устремился к открытой двери.
Дорогу ему заступил Паррот, приказав по-французски: «Стоять!»
— Клянусь вам, он меня чем-то ударил, вот же и кровь, — сказал Маликульмульк жалобно, показывая два влажных красных пальца.
Давид Иероним, сообразив, в чем дело, опустился на колени, заглянул под кровать и вытащил оттуда небольшой тонкий нож с костяной рукоятью.
— Стоять, — негромко повторил Паррот. — Давид Иероним, как там наш пациент?
— Потерял сознание, но дышит, — Гриндель откинул одеяло. — Он цел, не ранен.
— Крылов, снимите штаны, посмотрите, что у вас там. Карл Готлиб, принеси корпию и бинт, еще возьми у герра Струве пузырек со спиртом. А вы, господин граф, сядьте в кресло и ждите.
Оказалось, что на крыловской ляжке — неглубокий разрез длиной в два вершка.
— Мальчишки, лазая через заборы, получают более опасные царапины, и все прекрасно заживает, — успокоил Давид Иероним. — Повязку все же надо наложить.
— Сползет…
— Прежде, чем сползет, кровь свернется, а это главное. Стойте спокойно!
Паррот, стоя в дверях, смотрел то на коленопреклоненного Гринделя, бинтующего ногу Крылову, то на графа де Гаше, сидящего в кресле прямо, как полагается презирающему весь мир аристократу.
— Полноте, граф, — сказал он. — Актеры Немецкого театра, что на Большой Королевской, лучше изображают особ знатного рода. Хотя и на них невозможно смотреть без смеха. Ну что такого мог поведать нам этот несчастный, ради чего его стоило бы убивать?
— Этот человек совратил мою жену. Он должен умереть, — ледяным тоном отвечал граф де Гаше.
— Послушайте, Крылов, хватит изображать великомученика, вручающего душу небесам. Вы описывали графиню де Гаше как женщину немолодую, некрасивую и даже с сединой. Так кто же кого тут совратил? И кто достоин сожаления?
Маликульмульк уставился на него озадаченно — он только теперь почуял, какой темперамент живет в душе этого южанина, родившегося в королевстве Вюртембергском и получившего северную выучку.
