— Черт знает что… — проворчал князь. Маликульмульк отлично видел: Голицыну не хочется верить, что вором оказался русский купец.
— Ваше сиятельство, вспомните, о чем мы тогда говорили в гостиной. Кунце мог продать рецепт и Лелюхину, и хозяину аптеки Оленя. Коли так — наши попытки бесполезны…
— Нет, братец! — князь сгоряча перешел на русский. — Коли так — я потребую от хозяина аптеки Оленя и от Лелюхина купчую! И это надо сделать поскорее — пока те люди, что подбросили на фабрику посуду с синильной кислотой, не выкрали купчую и не уничтожили ее!
— Снимем ли мы таким образом обвинение с Лелюхина? — спросил Маликульмульк. — Нет ли каких-то обстоятельств, которые приберегаются полицией на случай, если ваше сиятельство вмешается в это дело? Пристав мог мне всех подробностей и не рассказать.
— Помолчи, Христа ради, — князь указал на Шульца-Шуазеля и обратился к повару по-немецки. — А у вас в заведении этот проклятый бальзам подают?
— Подают, ваше сиятельство, только… признаюсь честно, а вы будьте снисходительны…
— Что такое?
— Мы привозим с Клюверсхольма «рижский» бальзам и наливаем его в бутылки из-под бальзама, взятого в Коронной аптеке…
— Ну да, Лелюхину же запретили продавать свой товар в Риге! — воскликнул Маликульмульк.
— Придется быть снисходительным, — усмехнулся князь. — Ну что ж, благодарю вас. Во что вы цените свое время?
— Ваше сиятельство, Бог с ним, со временем! А вот когда бы ваше сиятельство с ее сиятельством и с детками пришли пообедать в «Петербург», предупредив заранее, чтобы можно было приготовить лучшие блюда, то, ваше сиятельство понимает…
— Как не понять. Вот, учись, как умный человек создает себе репутацию, — сказал Голицын Маликульмульку. — Скоро Масленица, я пришлю сказать, когда ждать мое семейство на блинчики и оладьи.
Маликульмульк проводил повара и вернулся в кабинет.
— Нельзя им отдавать Лелюхина, — сказал князь. — Нельзя, и все тут.
— А что, коли вообще ни одной купчей в природе не существует? — спросил Маликульмульк. — Что, коли Кунце просто продал бумажки с каракулями и ушел?
— Но Лелюхин же сказал, что у него купчая есть?
— Сказать-то сказал, но и пальцем не пошевельнул, чтобы ее показать. А ведь мы у него дома сидели… — Маликульмульк вздохнул. — Рехнемся мы все с этим рецептом, ваше сиятельство.
— Вот тут ты совершенно прав, — отвечал князь.
* * *
Наутро, прибыв к Рижскому замку, Маликульмульк обнаружил у Северных ворот Демьяна Пугача. Сбитенщик зря времени не терял — встал со своей медной посудиной так, чтобы солдаты и офицеры гарнизонных полков, идущие в Цитадель и из Цитадели, мимо него не прошли.
— Идем со мной, — сказал ему Маликульмульк, провел гостя в Северный двор, оттуда — в сени перед башней Святого духа и вверх по лестнице, в бывшее свое жилище. Там он усадил Демьяна и сел сам. Раздеваться не стали — башню теперь не топили.
Демьян, сообразив, что господин, повстречавшийся ему на Клюверсхольме, особа не простая, молчал и даже глаза опускал, но так поглядывал исподлобья — хоть пиши с него картину «Гений любопытства».
— Слушай меня, Демьян. Ты, как я понял, всех знаешь на Клюверсхольме. Его сиятельство господин генерал-губернатор хочет собрать сведения, но тайно, — и для понятности Маликульмульк добавил: — Чтобы немцы не пронюхали.
— Это славно! — обрадовался Демьян. — Чертовы немцы совсем обнаглели, особливо когда матушка померла. И все не поймут, что новый государь — не то что прежний.
Маликульмульк не сразу понял, что сбитенщик вспомнил покойную императрицу.
— Обнаглели, — согласился он. — Управа благочиния всюду своих осведомителей держит, и на Клюверсхольме тоже один такой есть. Вот он-то нам и нужен. Потому как не о том свое начальство осведомляет. Это — первое дело. Другое — когда к Лелюхину откуда-то, чуть ли не из Пскова, пришел обоз, вместе с обозом прибыла женщина. Звать ее — Анна, хотя она могла и другое имя себе придумать. Ее нужно отыскать. Может статься, она еще прячется на острове. Может, по льду перебежала в предместье. Ты потолкуй с обозными мужиками, они вспомнят, как ее подобрали. Может, чего путного скажут.
— Воровка? — спросил Демьян.
— Нет, просто с пути сбилась.
— А, таких мы знаем, видывали! Все они теперь в Ригу слетаются! К началу навигации их будет больше, чем солдатушек в гарнизоне.
Маликульмульк философски решил не возражать.
— Хороша ли она собой? — спросил Демьян.
— Нет… пожалуй, что нет… Лет ей около двадцати трех, лицо простое, волосы русые, темноватые… Ростом… тебя вершка на полтора пониже будет…
— И когда сыщу — что с ней делать?
— Ничего — просто дай мне знать, где она и чем занимается. Остальное — не твоя забота. А его сиятельство наградит.
— Это славно! — обрадовался Демьян. — А куда с доносом бечь?
Слова «донос» Маликульмульк страсть как не любил. Но опять же пустил в ход философию: объяснять сбитенщику словесные тонкости — обнаружатся всякие прорехи в его образовании, которые придется спешно заполнять. Так пусть уж говорит, как умеет.
— Грамоте знаешь? — спросил философ.
— Малость, — немного смутившись, отвечал Демьян. — Самую малость. Зато считаю хорошо!
— А по-немецки?
— Не хуже природного немца!
Тут бы философу усомниться, но он всегда жил среди людей, владеющих свободно французским, а в придачу — немецким либо английским. Сам он даже четвертый язык худо-бедно освоил — итальянский. Теоретически парень, несколько лет живущий в Риге и не сидящий дома, а торгующий по всем закоулкам, уж один-то язык в придачу к русскому мог выучить отменно.
— Пойдешь в аптеку Слона, спросишь господина Гринделя.
— Господина Гринделя.
— Продиктуешь ему записку, он доставит мне. Главное — чтобы тебя больше возле замка не встречали. А я тебя при нужде искать буду у Благовещенского храма.
— Да что у храма! Я на Смоленской улице живу, там всяк покажет. На Смоленской, ближе к речке.
— Вот и сговорились. И получай полтину задатку. Коли в записке будет что важное — прибавлю.
— Найти сукина сына и девку Анютку, — сдвинув брови, повторил задание Демьян. — Да единым духом!
Маликульмульк вывел его на витую лестницу. Демьян поглядел вниз и встал как вкопанный.
— Ты ж только что по этой лестнице поднимался, — напомнил Маликульмульк.
— Так то — поднимался! А со мной еще кумушка! Ну как полечу, а она — на меня?
Демьян Пугач менее всего был похож на труса — да и не положено казаку быть трусом; он только впервые в жизни увидел старинную витую лестницу. Когда лез по ней вверх — было не страшно, а спускаться — так растерялся.
