— Бюргеры заботятся о своей репутации, герр Крылов. Чаще всего, когда выясняется, что девица беременна, ее выгоняют — пусть рожает где хочет и растит свое дитя как знает. Но что касается Эмиля Круме… тут, боюсь, история печальная… очень старая и очень печальная история…
Маликульмульк насторожился — именно старая история явно была причиной убийства аптекаря Илиша, да и Струве пытались отравить не из-за каких-то последних событий.
— Позвольте, я угадаю. Круме не сын служанки, он сын рижанки из хорошей семьи, которая тайно сошлась с женатым Преториусом, он чистокровный немец, а в дом его взяли, выдав за ребенка от…
— Нет, герр Крылов, нет. То, что я вам расскажу про Эмиля, куда печальнее. Но я не уверен до конца, это лишь мои догадки. Я ведь тоже ломал голову, отчего Фридрих Даниэль так хорошо относится к своему незаконному сынку. И я, кажется, догадался. Точнее, догадалась моя супруга. Когда вы с Божьей помощью женитесь, герр Крылов, вы узнаете — в постели супруги говорят о чем угодно, только не о любви. Я как-то в третьем часу ночи рассказывал моей обожаемой фрау о приключениях Мориса Саксонского в Курляндии и о том, как этот принц прятался в дупле преогромного дуба. А было это — мой Бог, когда же это было? Не при покойной государыне Елизавете, нет — гораздо ранее… Но Бог с ним, с принцем. Мы лежали и говорили о Преториусах. Как раз тогда в аптеке Лебедя появился оподельдок, который привезли из Санкт-Петербурга. Знаете, очень хороший оказался наружный бальзам для втираний против подагры и простуды, но мы тогда еще этого не знали. Мы очень сомневались, что из русского города может быть что-то приличное для нашего ремесла… И моя супруга, которая ничего не смыслит в подагре, и слава Богу, что не смыслит, стала перемывать косточки семейству Преториусов. И вдруг она говорит: а знаешь ли, Иоганн Готлиб, что там на самом деле с этим их любимчиком, рябым Эмилем? Он ведь, наверно, сын не Фридриха Даниэля, а Николаса Даниэля, поэтому о нем так заботятся! Это, наверно, единственное дитя бедного мальчика — все, что он оставил на грешной земле! Своего незаконного сына Преториус так бы баловать, наверно, не стал. Мы посчитали — и получилось, что Эмиль Круме действительно мог бы быть сыном Николаса Даниэля Преториуса.
Маликульмульк слушал старого аптекаря, не перебивая, и только вздыхал. Он знал уже повадки своего приятеля — Струве любил поговорить. А сейчас в его речах могло проскользнуть что-то важное, связанное с убийством Илиша и угрозой для самого Струве.
— Но кто этот Николас Даниэль? — спросил Маликульмульк. — Отчего его ребенка нужно баловать?
— О, герр Крылов, я забыл объяснить. Старший Преториус — он почти мой ровесник — имел младшего брата. Старший — Фридрих Даниэль, младший — Николас Даниэль, так? Старший тогда уже был женат и стал хозяином аптеки Лебедя. Младший ему во всем помогал. Я знал его, разумеется, это был прекрасный молодой человек, отлично воспитанный, играл на спинете, пел в домашних концертах. И вдруг он пропал. Несколько дней нигде не могли найти, потом тело выловили из Двины рыбаки. Оказалось — бедного юношу закололи ножом. Вся Рига ужаснулась — кто этот злодей? Полицейские сыщики пробовали найти убийцу, но не сумели. Очень шумное было дело, очень. Мы, аптекари, не всегда ладим меж собой, но тут мы объединились, мы писали в магистрат, мы сделали визит генерал-губернатору… кто ж тогда был?.. Броун, Георг Броун! Самые старшие и уважаемые из аптекарей ходили к нему. Бесполезно! И мы поняли, что полиция покрывает убийцу. В нашем городе слишком многое решают деньги, герр Крылов, и это когда-нибудь Ригу погубит. Но у нас хорошая память. Всякий раз, как у аптекарей возникали недоразумения с магистратом, мы напоминали: убийца бедного Николаса Даниэля еще не найден! Илиш тогда был молод, он дружил с Николасом Даниэлем, он рассказал сыщикам все, что знал, а в это дело была замешана женщина, герр Крылов. Ничего удивительного — покойник был молод, хорош собой, общий любимец. Но Илиша выслушали — и ничего не предприняли, даже не попытались найти ту женщину. Так вот, мы с супругой посчитали — и оказалось, что Эмиль Круме родился через несколько месяцев после смерти Николаса Даниэля. Когда точно — мы не знали, но теоретически — теоретически, герр Крылов! — он может быть сыном Николаса Даниэля, и даже не от какой-то глупой служанки.
— Герр Струве, а не может ли быть, что из-за этой истории погиб ваш друг Илиш? — спросил Маликульмульк.
— Вряд ли она кому-то любопытна чуть ли не сорок лет спустя, — ответил аптекарь. — Погодите, когда же это было? Это было… это было в год, когда нас осчастливила визитом покойная государыня! Вот именно! Мы все шили к торжествам новое платье — и Николаса Даниэля вытащили из воды в том самом прекрасном кафтане, который он надевал для торжественной встречи государыни. Простой вор или грабитель сняли бы с него этот кафтан. И грабителя полиция бы изловила. Темное это дело, герр Крылов, и если даже Илиш что-то о нем знал — то наверняка рассказал сыщикам еще тогда…
— Рассказал — а они эти сведения не пустили в ход, герр Струве. Такое тоже случается.
— Да, такое тоже случается… — старый аптекарь замолчал. — Неужели, чуть ли не сорок лет спустя?..
— Один Господь знает. Может, его воля такова, чтобы темное дело разъяснилось сорок лет спустя?
— Но как? Единственный, кто мог что-то рассказать, по всей видимости, был мой бедный приятель Илиш. И вот его нет…
— Но злодеи полагают, будто и вам что-то известно, впрочем… Уж больно это диковинно — убийство из-за событий сорокалетней давности! Послушайте, герр Струве, это все нужно рассказать Парроту… Ох! Главное-то я и забыл!
И Маликульмульк устремился в лабораторию.
— Ну и узел завязался, — сказал Паррот, услышав о Демьяновом розыске и о давнем убийстве. — Мне все это очень не нравится.
— А знали бы вы, Паррот, до чего мне все это не нравится! — отвечал Маликульмульк. — Скорей бы вернулся Давид Иероним. Что-то больно долго он пропадает в богадельне, а ведь до нее пять минут ходьбы.
— Вы правы, Крылов, — Паррот стал снимать свой длинный грязный фартук. — Я пойду за ним. А вы оставайтесь здесь. Если все дело в той истории и если злодей полагает, будто нашему герру Струве что-то известно о том убийстве, то он не угомонится. Не яд, так пистолет. Но с чего бы вдруг злодей засуетился, когда столько времени миновало?
— Ей-богу, не знаю, — отвечал Маликульмульк. — Но в богадельню нам лучше идти вдвоем. Я лицо чиновное, начальник генерал-губернаторской канцелярии, и это всей Риге известно. Мне будет позволено более, чем вам.
И по лицу Паррота понял: выстрел попал в цель.
Смех и грех, подумал Маликульмульк, и кто ж это язвил стрелами сатиры ленивых вельмож и их корыстолюбивых секретарей? Кто насмехался над чинами? Кто провозглашал во всю глотку:
— Сует, бывало, ненавидя,
В тулупе летом дома сидя,
Чинов я пышных не искал;
И счастья в том не полагал,
Чтоб в низком важничать народе, —
В прихожих ползать не ходил.
Мне чин один лишь лестен был,
Который я ношу в природе, —
Чин человека; — в нем лишь быть
Я ставил должностью, забавой;
Его достойно сохранить
Считал одной неложной славой.
И вот, извольте радоваться, служебный чин-то как раз и пригодился. Счастье, что Паррот не читает русских виршей и од.
