Глава сорок седьмая
— Господи, Господи, ну что за времена настали?! Ужас да и только! — причитал купец первой гильдии Никола Фомич Гордонов, воздев руки к небесам. При этом он едва не уперся пухлыми ладонями в потолок, поскольку прятался он со своими домочадцами в подвале собственного роскошного трехэтажного особняка. Богатому сахарозаводчику действительно не повезло. Новая, с иголочки, «вилла» было построена в самом центре Москвы, недалеко от Пресни. Однако в декабре 1905 года назвать это место безопасным для проживания было никак нельзя. Почти все близлежащие улицы перегорожены баррикадами, вокруг идут настоящие бои.
— Восстание пролетариев, революция, видите ли, — сокрушался Гордонов, — и откуда они взялись, эти пролетарии?! Почему прежде их не было? Рабочий люд свое место знал, трудился в поте лица своего, добывая хлеб насущный, а что теперь?.. Ах, боже мой, несчастье-то какое! Никто не работает, какие-то патлатые студенты, худосочные барышни на улицах шныряют, бегают, называют друг друга «товарищами», стреляют в городовых… А теперь еще и баррикады строят. Не приведи Господь, сюда войска подтянут с пушками, ведь все разнесут! Все, что нажил непосильным трудом, все прахом пойдет! Господи, спаси и сохрани!
— Перестал бы ты, батюшка, стенать, не по-мужски это! — спокойно осадила его супруга Матрена Прокофьевна, женщина дородная, немолодая, лет шестидесяти, но еще пригожая лицом и гладкая телом. Ей новая «вилла» не очень-то нравилась. Не то чтобы она хотела ее разрушения — упаси Господь! Но прежний двухэтажный дом в Измайлове ей был больше по душе, привычней там было, уютнее, благостнее.
— А Сашку нашего ты распустила! Совсем от рук отбился! — вдруг ополчился на нее супруг, — где его в такое время черти носят, а?!
— Оба мы в этом виноваты, батюшка, не я одна. Оба не доглядели! — резонно заметила Матрена Прокофьевна и перекрестилась. — Даст Бог, все образуется! И он с годами в разум войдет!
— Как же, войдет, держи карман шире! — продолжал негодовать супруг, — ты знаешь, что вокруг творится! А ведь он с этими студентиками и барышнями стрижеными дружбу водит! Они его до добра не доведут! Схватят Сашку, да и в кутузку! Это еще полбеды, а если подстрелят?! Не дай Бог, убьют! Единственного наследника! Выучили его на свою голову! Господи, Господи, спаси и сохрани!
На самом деле Гордонов души в сыне не чаял. И очень за него беспокоился. Саша был поздним ребенком. Беременности у Матрены Прокофьевны протекали неудачно, были сплошные выкидыши, Гордонов уже и не надеялся на появление потомства, как вдруг Господь управил… Сын, наследник!
Правда, Александр уже два года, как отказался от помощи отца, и денег у него категорически не брал. Иной раз только мать почти насильно всовывала ему пару сотен рублей. От нее он их принимал, но всегда говорил, что ведет им счет и непременно со временем отдаст.
— Да что ты такое говоришь, Сашенька, какие между нами счеты! — всплескивала руками Матрена Прокофьевна, — да я от чистого сердца, я же твоя мать родная, ты же моя кровинушка! Бери, бери! — И слезы ручьями начинали литься из ее когда-то голубых, а теперь выцветших серых глаз. У Александра в таких случаях тоже перехватывало дыхание, и он торопился выскользнуть за порог…
Учился Александр в политехническом и действительно водил дружбу с радикально настроенными студентами. Эти ребята так и сыпали словечками вроде: «эсдеки», «эсеры», «меньшевики», «большевики», «конспирация», «экспроприация», «эксплуатация»… В Александре, высоком, худощавом симпатичном юноше с мелкими, но правильными и приятными чертами лица, их речи вызывали едва сдерживаемый восторг. Ему давным-давно наскучила сытая, умиротворенная жизнь родителей. Отец думал только о барышах, мать — о домашнем хозяйстве. Книг они не читали, на концерты и в театры не ходили. Вытащил, правда, их Александр один раз на концерт самого Федора Шаляпина. Старикам вроде понравилось, но папаша после концерта повторял, что у него на заводе якобы есть мужик, у которого «голос погромче и побасистее шаляпинского будет»!
Александр был юношей романтического склада. Он зачитывался рассказами Максима Горького, раз пять смотрел его «На дне», упивался Ницше, но читал и «Капитал» Карла Маркса. Он мечтал раздать богатство отца беднякам, довольно смутно представляя себе «экспроприацию экспроприаторов».
События ноября и декабря 1905 года поначалу повергли его в смятение, даже в шок. Его закадычного друга Сергея Волохцева ранили! Да, да, серьезно ранили в грудь на настоящей баррикаде! И Александр понял, что не может стоять в стороне.
Александра определили в боевую группу, поддерживающую пресненских рабочих. Тем более что он жил на Пресне и обязан был знать все ходы и выходы в районе. К несчастью, в день, когда в Москву ввели регулярные армейские части, Александр попал на баррикаду. Никто тогда и не подозревал, что дело идет к полному разгрому восставших.
Защитники баррикады нервно переговаривались между собой.
— Патронов маловато! — нервно бросил, ни к кому конкретно не обращаясь, молодой рабочий Порфирий.
— Да и за подкреплением не мешало бы кого-то отправить! — заметил приятель Александра студент-медик Виктор. — Солдаты на подходе, говорят, у них артиллерия!
— Не паниковать, товарищи! — грозно одернул его седой ткач Петрович, — в армии такие же русские мужики, как мы! Они в нас стрелять не станут! А на подкрепление нечего рассчитывать, самим надо отбиваться!
К вечеру на перекрестке соседней улицы их дозор обнаружил пушки. Это был конец, но с баррикады никто не ушел, остался и Александр. Мятежники послали парламентариев для переговоров. Но те не вернулись — видно, их арестовали…
Несколько снарядов в мгновение разметали хлипкое сооружение, пропахшее мочой и порохом. Александр был ранен. К счастью, легко — в правую руку, которую насквозь прошил маленький осколок.
Грязный, оборванный, в окровавленных лохмотьях добрался Александр до собственного дома, куда его не узнавший поначалу сторож даже отказался впускать.
Отсидевшись в своей комнате неделю под причитания делавшей ему перевязки матери, Александр понял, что ему надо уходить. Лучше всего было пробраться за границу. Паспорт у него, к счастью, был выправлен. Восстание было утоплено в крови, по городу шли повальные аресты. Повсюду искали мятежников.
— Сынок, ну куда же пойдешь?! — в ужасе всплеснула руками Матрена Прокофьевна. — Тебя же схватят, несчастного! Тюрьма, каторга! Ах, боже мой, горе-то какое!
— Если я здесь останусь, за мной и сюда придут! — спокойно ответил Александр. Он подошел к матери обнял ее и ласково поцеловал в щеку. — Мне надо уходить, матушка! Ничего не попишешь! Я сам себе такую судьбу выбрал!
Матрена Прокофьевна зарыдала в голос.
Суровый отец даже не вышел попрощаться с сыном, одетым в какое-то старье из чулана, чтобы не бросаться в глаза. Хотя страшно переживал за него и все время молился за его здравие. Зареванная Матрена Прокофьевна сунула Александру деньги и небольшой узелок. Продукты брать он наотрез отказался.
