Осмотр фрегата закончился жилой палубой, причем императорское семейство и свита посетили лазарет, в котором находилось несколько больных, и царь с царицей задали им несколько вопросов. В начале пятого Александр III с женой и сыновьями вернулись на верхнюю палубу. Прежде чем направиться к правому трапу, император встал перед фронтом нижних чинов и, нащупав глазами Курашкина, который уже вернулся в строй, мрачно вперил ему в лицо свой взгляд и сказал обомлевшему от ужаса и благоговейного страха хохлу:
— На вот тебе на водку, братец.
Царь отдал монету Черевину, которую тот сунул матросу, шепнув:
— Я буду разговаривать с Басаргиным и Ломеном, чтобы завтра же тебя списали на берег. Мы должны найти ту бабу и прекратить всякое распространение подобных слухов. Явишься прямо ко мне лично во всякое время, а больше ни к кому!
Курашкин благодарно спрятал царский полтинник в бескозырку, когда мимо него прошел Басаргин.
— Почему я должен тебя помнить? — спросил он.
— Не могу знать, ваше превосходительство! — вытянулся Курашкин.
— Совершенно не помню, — пожал плечами в серебряных эполетах контр-адмирал и прошел дальше.
Последним из приезжих, кто обратил на Курашкина внимание, был наследник.
— На вот тебе, снимись у какого-нибудь фотографа и пошли карточку своей Оксане, — сказал он, засовывая в руку матросу пять рублей. — Может, она еще не замужем, может, тебя дожидается.
— Есть, ваше величество!
— Ну, Курашкин, завтра, тебя, может и спишут на берег, а пока я еще тебе начальник, — сказал боцман, когда наследник удалился на порядочное расстояние, и намотал на кулак цепочку от дудки. — Давай мне пять рублей и марш на рею «ура!» кричать. Я за тебя сфотографируюсь.
Остановившись у трапа, император пожелал офицерам счастливого плавания. Прозвучала команда вахтенного начальника «Катер к правому борту!», после чего августейшая чета, их сыновья и генерал-адмирал Алексей Александрович с Басаргиным проследовали на стоявший у борта паровой катер «Петергоф». Проходя мимо брата, стоявшего на нижней площадке парадного трапа в ожидании момента, когда надо будет отдать швартовы императорского катера, Николай, не поворачивая головы, сказал так, чтобы его слова могли быть услышаны только тем, кому они предназначались:
— Да, Георгий, в такую маленькую каютку, как у тебя, и даму приличную пригласить стыдно. Маленькая, словно денник, и нужника нет. Да и то сказать — пригласишь даму, а все в кают-компании услышат. Так и останешься девственником.
Отвалив от борта, «Петергоф» под брейд-вымпелом императора направился к броненосному кораблю «Император Александр II», провожаемый единодушным «ура» нижних чинов, посланных по реям, и при громе установленного салюта.
Когда катер пошел вдоль высокого черного борта крейсера, так близко, что на нем можно было рассмотреть все заклепки и даже дотронуться до них рукой, наследник поднял глаза вверх и увидел на ноке рея Курашкина, который среди прочих матросов кричал «ура!».
«Не только у меня, но и у всего простого русского народа в любви не все складывается», — подумал он.
15 сентября, вторник
Отъезд Николая в Спалу. «Много думал о том, позволят ли мне съездить в Ильинское или нет после маневров».
Глава 9. Курашкин и Продеус
24 сентября
Супруги Стельмахи и их кухарка Февронья съехали с дачи сразу после наводнения. Причиною тому был страх повторения бедствия, возможность которого подтвердило поднятие воды через день, и совершенная невозможность жизни в разоренной даче, потерявшей не только крышу, клумбы и обвивавшие стены гортензии, но и часть мебели, вывезенной кем-то до их возвращения от Рубинштейна и найденной потом покоробившейся и растрескавшейся вместе с соседским обеденным столом на Ораниенбаумском спуске прямо под Собственной дачей. Артемий Иванович, спаситель и всеобщий герой, который не только спас надворную советницу Стельмах, но и сумел поставить на место нахального жида и выкреста Рубинштейна, остался в Бобыльской чинить дом, пообещав Февронье приехать в город, как только все закончит, и сразу же отправиться с нею под венец.
Ему были оставлены для пропитания все припасы, которые не были подмочены водою или могли быть высушены, кроме того он в изобилии пользовался рыбой, так как знал, почему и чьими усилиями мебель Стельмаха заплыла так далеко от дома. Кроме продуктов, Стельмах оставил ему денег на ремонт, и Артемий Иванович еженедельно совершал поездку в город с докладом о ходе работ, расписывая наведенную на дачу красоту, непромокаемость высокой черепичной крыши, резные балясины перил и высаженные на клумбах озимые чилибухи — других экзотических растений, равно как других сельскохозяйственных терминов Артемий Иванович не знал. Обычно после каждого приезда надворный советник, поражаясь трудолюбию Владимирова, угощал его наливкой и, дав на водку рубль, отпускал назад в Петергоф.
Но на этот раз все было как-то не так. На привычный вопрос Стельмаха о делах он ответил с сияющей улыбкой:
— Башня теперь у нас на даче повыше чем у этого жида Рубинштейна.
— Башня?! — поразился Стельмах, даже охрипнув от волнения.
— Папенька! Папенька! Можно у меня в этой башне светелка будет? — захлопала в ладоши младшая дочь с толстой косой.
— Нет, папенька! — заголосила старшая. — Почему всегда ей достается все лучшее? И платье самое красивое ей, и к Антону Григорьевичу на прослушивание ее возили, и шляпку ей на Троицу вы подарили, а мне веер какой-то китайский! И куда я его засовывать, по-вашему, буду?
Артемий Иванович хотел было услужливо подсказать, куда она может его засунуть, но не успел, так как советник велел убраться своим дочерям вон и не приставать к нему с глупыми вопросами. В этой башне он сделает себе кабинет, как у Антона Григорьевича, и будет оттуда в телескоп смотреть на Кронштадт.
— На соседние дачи ты будешь пялиться! Разве я не видела, как ты на цыпочках у окон Анисьи Петровны стоял и туда заглядывал, когда она натирала поясницу гусиным салом?! — сварливо сказала его супруга и тут же была выставлена вслед за дочерьми.
— Ну, рассказывайте, любезный, рассказывайте мне про башню. Эти бабы ничего не понимают в башнях. На кой черт мне сдалась ее Анисья Петровна, если мне в телескоп петергофский пляж будет видно!
— Да что там телескоп! Моя башня не простая какая-нибудь жидовская, а с колокольчиком да с позолоченной маковкой!
— С золоченой маковкой? — перехватило дыхание у Стельмаха. — Неужто денег хватило?
— Еще как хватило! Мне батюшка из Троицкой церкви сусального золота одолжил, что у него после ремонта осталось.
У Артемия Ивановича действительно были деловые отношения с настоятелем кладбищенской Свято-Троицкой церкви. Стельмах велел ему ходить по воскресеньям к батюшке и заказывать благодарственные молебны за чудесное избавление от гибели его благоверной супруги, а также пожертвовал сто рублев на восстановление и украшение храма, пострадавшего от стихии. Артемий Иванович посчитал богохульством обманывать святого человека и присваивать себе все деньги. Он решил, что будет чист перед Богом и людьми, если выплатит церкви за десятину со своего дохода, как это исстари повелось, и отнес десятую часть денег священнику.
