— Остолоп! У него башня в пятнадцать сажен, а он ничего о ней не знает! Выкопай ее мне хоть из-под земли!
— Может, ее во время наводнения снесло … Говорят, тот человек, которого мы ищем, на какой-то башне еще тогда в море уплыл.
— Его сегодня агент Охраны в поезде видел. Какое может быть море?
Продеус бросился на пол и увлек за собой Артемия Ивановича.
— Кто это? — прошептал он, прижимая голову Владимирова носом к полу.
— Нос сломаешь, анафема, — ответил Артемий Иванович. — За мной это пришли, от Секеринского с Федосеевым. Их Курашкин, тот матрос, что я из Лондона привез, навел.
— Надо бежать, — заявил Продеус и, отпустив Владимирова, на четвереньках проследовал в комнату, бывшую когда-то спальней младшей из дочерей Стельмаха. Здесь он встал на ноги и глянул в раскрытое окно. Прямо под окном виднелась голова спешившегося городового в черной мерлушковой шапке с оранжевым кантом крест накрест на донышке, за которую Продеус не преминул ухватиться. Втянув городового, он ударом своего кулака вышиб из того дух, отобрал висевший на шее «смит-вессон» на оранжевом шерстяном шнуре и вернулся к Артемию Ивановичу. Тот лежал ни жив ни мертв. Совещавшиеся у дверей полицейские чины наконец пришли к единому мнению о том, что башня — это просто ошибка, а разыскиваемый ими человек просто прячется на даче Стельмаха. О том, где находится дача Стельмаха, равно как и о правильности их выводов им сообщил рыбак, у которого Артемий Иванович ежедневно вымогал рыбу, угрожая рассказать о мародерстве во время наводнения.
Дверь, которую Продеус предусмотрительно велел Владимирову запереть еще когда они только вошли на дачу, затрещала под мощными плечами городовых. Продеус схватил Владимирова в охапку и поволок в спальню, где выбросил в окно, нимало не заботясь о его сохранности. Выпрыгнув следом, он сграбастал Артемия Ивановича и побежал, перепрыгивая через канавы, в сторону парка принца Ольденбургского. Поскольку городовой, в обязанности которого вменялось следить за этой частью дома, лежал без сознания внутри, а лошадь паслась рядом на клумбе, не проявляя беспокойства, их увидели, когда они были уже в полуверсте от Бобыльского, у самого парка. Исправник Колмаков немедленно снарядил погоню, выделив для этого всех конных городовых, стражников и филеров и отдав их под начало приехавшего с ним урядника. У парковой ограды конной страже и городовым пришлось спешиться и, подгоняемые командами урядника, преследователи перепрыгнули через мелиоративную канаву, перебрались через ограду и побежали вглубь парка.
Нести Артемия Ивановича было тяжело даже Продеусу, поэтому он, добежав до пруда, бросил его на берегу и велел Владимирову дальше бежать самому.
— Мне плохо, — прохрипел Артемий Иванович.
— Сейчас тебе будет хорошо, аппаратус подводный! — взревел Продеус и швырнул Владимирова в пруд. Тот пролетел пару саженей и плюхнулся в воду.
К счастью, у берега было не глубоко и Артемий Иванович вскоре выбрался на сушу, мокрый и злой. Точно также миллионы лет назад из моря на сушу выползали первые сухопутные позвоночные. Единственным отличием было то, что на берегу их не ожидал страдающий отдышкой Продеус, державшийся за бок и устроивший Владимирову купание, чтобы немного передохнуть.
Дальше они оба бежали уже самостоятельно. Купание освежило Артемия Ивановича и придало ему прыти, но они потеряли на этом драгоценные минуты. Внезапно беглецы выскочили из леса на открытое место, где позади поля в сгущавшихся сумерках виднелись светившиеся в закатном солнце окна здания фермы.
— Куда нам теперь? — тряхнул Владимирова Продеус, затравленно озираясь.
— К морю! — Артемий Иванович выплюнул набившуюся в рот тину и первым бросился через кусты, которым была обсажена дорожка, в сторону купальни, где он однажды катался с Февроньей на лодке. Сбоку, в парке, уже слышались свистки перекликавшихся городовых — погоня приближалась.
— Стой! — Продеус догнал Артемия Ивановича и изменил его курс на 90 градусов. Теперь они бежали вдоль берега прямо к Свято-Троицкому кладбищу, где среди склепов и крестов легче было схорониться. Перекинув Владимирова через канаву и ограду и перебравшись сам, Продеус доволок Артемия Ивановича до середины кладбища, до деревянной кладбищенской церкви Св. Лазаря, и в изнеможении рухнул на могильную плиту, надпись на которой извещала, что она принадлежала некоей баронессе Ольге Георгиевне Сталь фон Гольштейн.
— Я больше не могу, — простонал Продеус, держась за колющий бок.
— Чего это ты такой малохольный? — спросил Артемий Иванович, у которого при виде мучений бывшего околоточного надзирателя открылось второе дыхание. — Подожди меня здесь.
Он понимал, что полиция настигнет их раньше, чем спасительная темнота окончательно накроет землю. И он направился к каменной приходской Свято-Троицкой церкви за деревьями в примыкавшем к торговым баням и каменным оранжереям принца Ольденбургского углу кладбища. В эту церковь в свое время он удачно отнес десятую часть выданных ему на ее восстановление денег. Священник, измученный ревностью костлявый мужчина с острым длинным носом, спутанной черной бородой и густыми черными бровями, в это время сидел у себя в доме позади церкви и при свете керосиновой лампы с розовым абажуром пил чай из самовара с баранками и вареньем. Рядом с ним по одну руку восседала его дочь, перезрелая румяная особа из тех, кого называют кровь с молоком, пухлыми ручками макая баранки в варенье, а по другую — такая же пухлая попадья, раздобревшая на мучном, которая макала баранки в чай, причитая, что у нее совсем уже зубов не осталось.
— Батюшка, спаси, ради Бога! — ворвался к священнику Артемий Иванович и с разбега грянулся на колени, едва не своротив на лету стол. — Преследуют меня, окаянные! Пропаду ни за грош! Я же вам помогал, я же не сказал Стельмаху ни о чем!
Все трое сидевших за столом замерли, ошарашено разглядывая покрытую тиной, ряской и грязью фигуру.
— Ах, это ты, сын мой! — узнал его священник. — Ну что ж, долг платежом красен. Мелания, — обратился он к своей дочери, — отведи этого господина к себе в спальню и раздевайся.
— Батюшка! — всплеснула поповна мягкими розовыми ручками, покрываясь пунцовым румянцем и роняя баранку в варенье.
— Делай что сказано. Спрячешь его под кровать, а сама ляжешь в постель и скажешься больной.
— Лгать грешно, батюшка, — сердито сказала попадья.
— Благословясь, не грех. Было б грешно, матушка, так чай пили бы пустой и без бубликов! — заявил священник и встал, поддернув рясу.
— Только я не один, — сказал Артемий Иванович, поднимаясь с пола. — Там еще один на кладбище, его тоже надо бы припрятать.
— Ну вот что, матушка, приведи этого человека в дом и спрячь в погребе. Там хоть и вода, зато не найдут.
— Может, мне тоже раздеться? — поддела мужа попадья.
— Еще чего удумала, старая ведьма! — взбеленился поп и, схватив ухват, замахнулся на жену. — Я сам за ним схожу.
