— Здорово! — сказал Эйфель на прощание Фаберовскому с Владимировым. — Если в России вы все такие, я непременно приеду к вам что-нибудь строить.
Оставив Артемия Ивановича опохмеляться в одном из ресторанчиков первого этажа башни, Фаберовский спустился вниз и поехал на Страсбургский вокзал, чтобы купить билеты на поезд. Но здесь он обнаружил необычно много полицейских и лиц в штатском, принадлежность которых к полиции легко угадывалась любым наблюдательным человеком. Поляк был уверен, что чрезмерная активность сыщиков была вызвана убийством в Рюэй и каждый из них имеет описание, а то и фотографию Артемия Ивановича, полученную от Рачковского или Бинта. Поэтому Фаберовский поспешно покинул вокзал, забрал Артемия Ивановича и к часу дня на перекладных они добрались по правому берегу Сены до Пуасси, где сели в поезд на Руан. В Руане они пересели на другой поезд, и поздно вечером были уже за границей Франции, в Брюсселе.
В станционном буфете Артемий Иванович наконец поинтересовался, куда же они направляются и не проще ли было ехать в Англию через Кале, а не через Бельгию.
— Мы едем в Варшаву, а оттуда ко мне на родину, в Спалу, — огорошил Владимирова Фаберовский.
— Но я думал, что завтра уже увижу мою дорогую Асеньку, — всплеснул руками Артемий Иванович. — Думал, что куплю ей в подарок этих, брюссельских…
— Кружев?
— Да нет, капустов.
— Вы кавалер, пан Артемий. Непревзойденный по своей учтивости. Кочерыжку в подарок! Думаю, что даже Пакер, владелец овощной лавки на Бернер-стрит, ухаживал за своей супругой более утонченно. Ради пана Артемия миссис Смит отлучила своего законного мужа от супружеского ложа, два долгих года она питалась только воспоминаниями, хлоридином и медвежатиной, и вот является предмет ее грез с кочерыжкой в руках и даже без пальто, брошенного им где-то на берегу озера, когда этот предмет душил мадам де Бельфор.
— Так вы ее видели?
— Читал в газете.
— Про Эстер?
— Про мадам де Бельфор! А Эстер на моих глазах доктор Смит едва не изувечил, когда она возжелал написать пану Артемию письмо.
— Я убью этого пакостного докторишку! — закричал на весь буфет Артемий Иванович. — Немедленно в Лондон!
— Но пан, а как же царь?
— Какой еще, к черту, царь?
— Обычный самый, русский. Разве пан знает еще других царей? Государь находится сейчас в Спале и не может охотится без пана Артемия. Даже Черевин уже не может утешить его.
— Что же мне делать? — растерянно спросил Артемий Иванович, в душе которой неугасимая любовь к монарху столкнулась вдруг вот так в лоб со вспыхнувшей с новой силой любовью к женщине.
— Полагаю, что Эстер подождет.
— Тогда немедленно дай мне денег!
— Пфе! Не дать ли еще чего?
— Я должен отправить Асеньке телеграмму! Я два года уже без женщин!
— Не считая несчастной мадам де Бельфор и еще дюжины других, до сих пор не сумевших оправиться от общения с паном Артемием.
— Ну и что! Ну и что! Подумаешь, Февронья! Вовсе и не собирался я на ней жениться.
— Так пан, оказывается, подлец. Напакостил, а женится не хочет.
— Вот и не хочу! Потому что я у ней только столовался, а спал один в дровяном сарае у надворного советника Стельмаха! А то, что я ехал на советнице верхом во время наводнения, то тут и вовсе я ни при чем, можешь спросить у пожарного, который на ветке с факелом сидел.
— Ради Бога, пан Артемий, ни слова больше! — Фаберовский замахал на него руками. — Я хочу сохранить здравый рассудок. Вот вам пять франков, только умолкните!
Обрадованный Владимиров побежал в телеграфную контору, а поляк, воспользовавшись его отсутствием, купил в кассе два билета на Варшаву.
Прибыв туда на следующий день, в пятницу, в Варшаве они не задержались и сразу же уехали на домбровском поезде до станции Олень, а с нее в Томашев, где Фаберовский нашел своего старого приятеля-односельчанина, согласившегося подвезти их в Вапельна Пекло к родной тетке поляка, Ханке Лёньчинской. Фаберовский предпочел бы не заезжать туда вовсе, но они собирались проникнуть в Спалу без всякого приглашения и потому приходилось терпеть неудобства, связанные с общением со старыми знакомыми и родственниками.
Тетя Ханка оказалась шумной говорливой женщиной и Владимиров был просто подавлен ее шипением и цоканьем, едва они переступили порог ее мазанки с соломенной крышей. Поляк, который всегда разговаривал с ним по человечески, то есть по-русски, тоже стал шипеть, цокать и говорить непонятные слова. Они были сразу же усажены за стол, пани Лёньчинская поставила на стол тарелки с супом из квашеной капусты, блюдо с сытным фряки, бруснику с хреном, сметану, крынку топленого молока и яблоки из собственного сада.
Смешанные чувства одолевали Фаберовского. С одной стороны, он давно уже отошел от этого мира, он забыл вкус польской пищи, он даже разучился правильно разговаривать по-польски и тетка отметила, что он говорит с каким-то странным акцентом. Но с другой стороны, приезд в родную деревню вызвал у него такую щемящую ностальгию по своему детству, что впору было кричать в голос.
Чтобы как-то избавится от этого непривычного и неудобного ощущения, он предложил пани Лёньчинской перейти на русский язык, который она неплохо знала, чтобы и Артемий Иванович мог участвовать в разговоре.
— Твой прияцель, Стефан, плохо ест, — сказала она, глядя на измазанное в сметане лицо Владимирова. — Ему потребно оженицься. Може, мы сыщем ему у нас наречону? Ото, дочурка Марковских засиделась в паненьстве, такая деликатка, да и у Косьцинских дзевчина на выдаванье.
— Почему же она засиделась в девках? — заинтересовался Артемий Иванович.
— Мувят, цо она кривая. Но якая ж она кривая, коли око у ней стеклянно! Пред тем он выпадал, но недавно доктор Косинский с Варшавы зробил ей новый, совсем как настоящий. А то, цо сплетничают, як она с ним заплатилась, так то полна бздура. Стоит взглянуть на ее рябое лицо и сразу ясно, цо она порядочная паненка.
— Что-то мне не хочется, — сказал Артемий Иванович. — У вас, госпожа Лучинская, водочки какой нету?
— С водкой каждый дурак на панну Марковскую влезет, — грубо ответила тетя Ханка. — А ты, Стефан, еще не мыслил ожениця?
— Уже. Почти.
— С кем?!
— С женщиной, конечно, — ностальгия в душе Фаберовского стала быстро пропадать, сменяясь привычным раздражением.
— На англичанке он женился, — объявил Артемий Иванович, почувствовал, что угроза женитьбы на кривой и рябой девке миновала и что нужно поддержать товарища. — По безумной любви женился. Даже католичество свое похерил. Он теперь невесть какой веры, а ихней собственной английской.
В воздухе повисло грозное молчание. Фаберовский выругался про себя, что не догадался предупредить Артемия Ивановича, как вести себя в случае появления в разговоре такой щекотливой темы, как религия.
