Прохор Петрович действительно сильно сдал — осунулся, побледнел, восковая кожа обтягивала заострившийся нос и впалые щеки. Услышав голос Марты, он приподнялся в подушках, протянул руки и силился рассмотреть подслеповатыми слезящимися глазами свою любимицу.
— Дедушка, здравствуйте! — Марта подошла к старику и поцеловала его в щеку.
— Марфинька, вот радость-то! Привел Господь повидать тебя перед смертью.
— Дедушка, ну что вы такое говорите? Вы приболели немного, но скоро поправитесь!
— Да нет, чувствую, пора уже мне в дальний путь… Так меня скрутило, видать, не суждено подняться. Анна, мачеха твоя, травяными отварами да настоями меня решила потчевать, да что-то не верю я в ее лечение. Не люблю я, Марфинька, американку эту, не баба, а чистая чума. И все она где-то в отъездах да в разъездах, травяной настой сделает, тьфу, волхование бесовское, прости Господи, и неделю ее нет как нет. А я-то, как она за порог, приказываю все ее настои в отхожее место вылить, — старик засмеялся скрипучим смехом. — Добрая баба рядом с мужем сидела бы, а не шлялась по гостям… Раз ты — мужняя жена, так и гостевание твое только если сам где гостюет, а ты при нем. В старые-то времена так было, а теперь баловство пустое развели. Лишь бы хвостом мимо дома вертеть. Баба да бес, один у них вес! И Федору тоже не до меня. Я его насчет жены образумить хотел, так он меня оборвал! Всегда дураком был, добалуется на свою голову. Одна ты дедушку Прошу любишь. А это кто же там в дверях стоит?
— Это, дедушка, друг мой, Дмитрий Степанович, Митя. Он студент и очень хороший человек.
— Э, не морочь деду голову, что за друг такой? Жених, я так полагаю. Подойди, молодец, поближе. Ты, голубчик, дай мне слово Марфиньку нашу не обижать — она почти сиротка, матери уж нету, я тоже не жилец, а на отца ее надежда плохая. Я все свое имущество на нее отписал, духовная уж составлена — дом каменный, лавки, магазин на Лиговке, заводик изразцовый, гончарные мастерские, склады… И деньги тоже немалые. Бумаги по всей форме выправлены, не тревожьтесь. Завещание мое за божницей спрятано, чтоб Федьке-дурню допрежь времени на глаза не попалось. За образом Николы найдете. Никола Милостивый сбережет, так никто не возьмет. С умом распорядитесь наследством моим — так и вам, и деткам вашим хватит. А коли до свадьбы доживу, так приданым не обижу. И ты, Дмитрий, ее не обижай, кровиночку. Вылитая она сестрица моя младшенькая, и тоже Марфа, по бабушке. Я внученьку нашу и с того света оберегать буду, и обидчиков ее достану!
Старик откинулся на подушки и передохнул, а потом крикнул слуге:
— Ну-ка, подай мне, братец, икону. Благословить молодых хочу, пока в силах.
Марта и Дмитрий смущенно переглянулись. Прохор Петрович явно торопил события. Но не перечить же старику! Дмитрий взял Марту за руку, и они опустились на колени у кровати больного.
— Ну, как там наш старичок? — спросил отец, когда Марта и Митя вышли в сад.
Марта постеснялась рассказать отцу, что Прохор Петрович благословил их с Митей иконой и на радостях подарил внучатой племяннице изумрудные серьги, принадлежавшие некогда его жене, а «жениху» — золотой портсигар. Говорить об этом было как-то смешно и неудобно, и пришлось перевести разговор на другую тему. Марта кстати вспомнила жалобы Клавдии Тихоновны на дворника и передала их отцу.
— Тебе понравилось мое семейство? — спросила Марта Дмитрия, когда они возвращались в Петербург.
— Ты очень любишь своего отца, Марта?
— Митя, это невежливо — отвечать вопросом на вопрос. Да, конечно, люблю, только… — Марта замялась. — Я сильно отвыкла от него и почти забыла. Когда мы должны были в первый раз встретиться, я боялась не узнать отца — никак не могла вспомнить его лицо. Вспоминалось почему-то кольцо, которое он носил на пальце. Теперь отец его уже не носит, но оно сохранилось. Папа нашел его и отдал мне на память, велел подарить своему избраннику, когда я буду выходить замуж. Так вот, я почему-то только это кольцо и запомнила, а как отец выглядел прежде — нет…
— А разве у тебя нет его фотографий? Лицо человека можно представить по снимкам.
— Наверное, они были, но бабушка Ядвига куда-то их дела, может быть, выбросила или сожгла. Она очень не любила отца — считала, что он погубил маму. И я, честно тебе признаюсь, так и не могу ощутить его по-настоящему родным человеком. Это глупо и нехорошо, мне самой стыдно, а вот не могу…
Во дворе дома пьяный дворник играл на гармони.
— А, молодая хозяйка! — приветствовал он Марту. — Простите меня, барышня, виноват я перед вами! В чем — не скажу, но виноват! Жизнь у вас хорошая, богатая, благородная, так что неизвестно, как бы оно было лучше… Но вы, барышня, простите меня по-христиански, грешен я, грешен перед вами.
Он встал и поклонился Марте в ноги, чуть не упав при этом. «Господи, — подумала она, — с ума, что ли, этот дворник сходит? Я же не священник, чтобы исповедоваться передо мной». Ей было немного стыдно днем, когда пришлось нажаловаться отцу. Всегда неприятно своими руками устраивать беду ближнему… Но теперь Марта решила, что все сделала правильно — дворник и впрямь позорил их дом своими выходками.
Отделавшись от надоедливого пьяницы, Марта вошла в вестибюль парадного. Сумерки сгущались, наполняя дом неверными сиреневыми тенями, но свет на лестнице еще не зажгли. И в этих колеблющихся сумеречных бликах Марта увидела женскую фигуру в черном, медленно спускающуюся по ступеням. Лицо дамы было спрятано под густой вуалью. Марта тихонько вскрикнула и отпрянула назад. Сердце сжалось, а потом подпрыгнуло и бешено застучало… «Господи, неужели снова черная дама? Невозможно… Она? Неужели она?»
Дама в трауре прошла мимо Марты, прошелестев по ступеням шелком платья. Она равнодушно поздоровалась и вышла за дверь, оставив в вестибюле легкий запах духов. Похоже, дама вовсе не претендовала на то, чтобы быть принятой за посланницу темных сил. Марта, прижавшаяся спиной к стене так плотно, словно мечтала стать каменным барельефом, наконец нашла в себе силы шевельнуться. Как жаль, что Митя не дошел с ней до двери квартиры! Если бы она попросила его отпустить извозчика и зайти к ней на чашку чая, не пришлось бы вновь пережить этот страх. Рядом с Митей ей никто был бы не страшен, никакие черные дамы… И все-таки откуда вдруг появилась здесь эта женщина?
Клавдия Тихоновна открыла Марте дверь.
— Вернулась, Марточка? А я думала, у папаши в Павловске заночуешь. Покушать подать тебе что-нибудь?
— Нет, спасибо. Клавдия Тихоновна, вы всех знаете в доме. Я сейчас с какой-то женщиной в трауре у входа столкнулась.
— Надо думать, жилица новая с третьего этажа, вдова. Неделю назад квартиру здесь сняла. Женщина она одинокая и странная какая-то… Говорят, и мужа и детей схоронила недавно — на пожаре сгорели. Вроде в доме, где она с семьей прежде проживала, пожар ночью вспыхнул, ну вся семья ее и погибла. Муж, может, и успел бы выскочить, да в самый огонь кинулся детей спасать… Она сама в отъезде где-то была, вернулась домой — а ни дома, ни семьи больше нет. Прислуга ее болтала, что барыня с тех пор как бы и не в себе немного. Ну еще бы, горе такое пережить! Как тут умом не тронуться? Вот ведь, молодая, красивая, богатая, а послал же Господь крест на ее плечи…
