Почувствовав свою полную независимость на сцене, Ольга вошла во вкус. Она считала, что сама могла бы быть режиссером, не хуже Станиславского, будь у нее возможность создать собственный театр. Пока она в лучшем случае может объяснить своим бездарным собратьям, в чем суть мизансцены, а вот если бы она была хозяйкой театра… Она бы выгнала взашей половину труппы, всех этих жалких пьяниц, борющихся на сцене с похмельем, набрала бы новых актеров из талантливой честолюбивой молодежи, поработала бы с ними, и театр Волгиной прогремел бы по всей России. Она гастролировала бы со своей труппой по лучшим сценам страны, и за границей тоже… Вот тогда господа «дутые авторитеты» узнали бы, что значит настоящий талант…
Но пока театр принадлежал Богомильскому. Жорж Райский, способный мальчик, которого Волгина пригрела из жалости и опекала, надеясь сделать из него настоящего актера, платил ей неблагодарностью. Ольга чувствовала, что стареет и вскоре уже вынуждена будет отказаться от многих своих любимых ролей…
И тут демьяновский промышленник, владелец крупной торговой фирмы, миллионер Ведерников стал оказывать ей знаки внимания, недвусмысленно говорящие о его влюбленности.
Сначала Ольга относилась к Савелию Лукичу как к обычному меценату, у которого можно будет под разговоры об искусстве пощипать немножко денег. Потом задумалась — а вдруг это сама судьба посылает ей еще один шанс?
Ольга навела справки о состоянии Ведерникова — мало ли что болтают обыватели в уездном городишке, тут у людей есть привычка называть миллионером каждого, кто положил в банк пятьдесят тысяч рублей. Нужно все рассчитать наверняка, без промашки…
Миллионер оказался настоящим, без подделки. Правда, у него имелось одно неприятное дополнение — взрослая дочь, скандальная, наглая девица, изрядно попортившая родителю кровь. Но это Волгину не сильно печалило, уж чему-чему, а умению поставить на место молодую нахалку жизнь ее научила. О Ведерникове можно было бы подумать всерьез.
Ольга Александровна уже собиралась раскинуть сети, в которых миллионер бы безнадежно запутался, но он сам, не дожидаясь начала охоты, вдруг заявился к ней и предложил свою руку. Ольга, еле-еле справившись с охватившим ее торжеством, сыграла замешательство и радостную растерянность. Она попросила дать ей срок подумать, моля Бога только об одном — чтобы Ведерников не сорвался за это время с крючка…
Ведерников «не сорвался»…
Глава 7
Петр Бурмин быстро обжился в Демьянове и стал своим в здешнем обществе. Дамы считали его душкой и по-прежнему любили приглашать в гости, но теперь уже в записках указывали: «Милый Петенька! Вечером непременно ждем вас в гости. И своего строгого и скучного Дмитрия Степановича приводите, оторвите его от ученых книг, голубчик Петенька! Мой московский кузен будет угощать нас политическими новостями, а матушка — пирогом с капустой».
— Ну, Топтыгин, ты становишься дамским любимцем! — удивлялся Митя. — Не ожидал от тебя такой прыти.
— Не все же вам, белокурым бестиям, должно доставаться! — бурчал довольный Петя.
Приближалась осень. В демьяновских садах наливались яблоки. На клумбах и в палисадниках буйно цвели поздние цветы. В начале сентября в новой, построенной на средства Ведерникова, Никольской церкви состоялось его венчание с Ольгой Волгиной, по паспорту — Ольгой Александровной Фанюшкиной, дворянкой.
Событие такого масштаба потрясло весь Демьянов. К церкви съехалось так много празднично украшенных экипажей с нарядными гостями, что все прилегающие улицы оказались забиты колясками и повозками. Городовые в парадных мундирах, дежурившие для охраны порядка у церкви, сбились с ног, отдавая распоряжения бестолковым возницам. Лучшие люди со всей губернии были приглашены на свадьбу, неприглашенные толпились у церкви в качестве зевак и сплетничали.
— Церковь-то как богато убрана! Все цветочные магазины в городе опустошили, да еще пароходом цветы по Волге привезли из Саратова. Несколько возов с розами и хризантемами в рогожных кулях на пристани грузили, вот те крест, сам видал!
— Да, красота! Что цветов, что свечей дорогих в позолоте, что лент шелковых — не считано…
— А зачем Ведерникову считать при его-то капиталах? Хоть всю церковь по самые маковки лентами обматывай и цветами засыпай — не убудет… Наряд для невесты, говорят, Савелий Лукич из Парижа выписал.
— Ну уж, из Парижа! Из Парижа доставить бы не успели, больно скоро у них все сладилось. Небось из Москвы…
— Языком-то не мели попусту! Говорят тебе, из Парижа! Да ты на кружево посмотри — у нас такого не найдешь, хоть бы и в самой Москве. Сразу видать, что работа заграничная. Волгина в венчальном платье просто царица!
— Скажешь тоже, царица — из балагана! Давно ли со своими актеришками трепалась? А теперь — миллионщица…
— А этот-то, актер-то, Райский, вчера пил в ресторации и кричал: «Убью и его, и ее, и себя!» Тоже, видать, переживание имеет…
— Да слушай ты их больше, актеров! Это все одна поза. Небось из роли…
— Из роли, не из роли, а человек слезами исходит. Сочувствие тоже надо иметь!
— Нет, не будет Ведерникову ни счастья, ни покоя. На актрисе женится, почитай, сам голову в петлю сует. Молодая-то не так чтоб молода годами и всю жизнь в актерстве — известно, чего там понабраться можно! Да и дочка Савелия Лукича тоже… Она зла на папашу не скрывает, совсем окрысилась девка. Варька мачехе-то еще покажет, что стоят семейные радости!
— Ну, Варвара — оторва известная. Уже месяц отца скандалами донимает. Грозится за ссыльного этого, из социалистов, за Верховского, замуж выйти. И отца ведь ревнует, ненавидит Волгину, а сама ему назло — замуж. У Верховского, говорит, есть идеалы, а мне больше ничего и не нужно… А что замуж, так это одно название, — Верховский-то неверующий, венчаться в церкви по-людски не будет. Так Варька возьми отцу и ляпни: «Желаю с господином Верховским в гражданском браке состоять и с ним вместе бороться!», то есть, проще говоря, в полюбовницах… Вот отцу-то радость!
Уже в церкви, когда Савелий Лукич стоял с невестой у алтаря, из толпы нарядных гостей вдруг вывернулся Райский.
— Ольга! Умоляю тебя, опомнись! Ты губишь себя!
Двое молодых приказчиков Ведерникова, припомаженные и в парадных сюртуках, подхватили актера под руки и силой повели к выходу.
— Не извольте в храме Божием безобразия устраивать, господин хороший! Тут венчание, а не балаган! И вы не на сцене! Савелий Лукич — наш благодетель, и мы не потерпим…
Дабы не осквернять святое церковное крыльцо, приказчики довели Райского до ограды, вытащили на улицу и там уже с наслаждением дали ему пинка.
Вскоре Демьянов был встревожен небывалым событием, и совсем не таким приятным, как пышная свадьба миллионера, — за крупную растрату арестовали директора городского банка, бухгалтера, двух членов правления и председателя банковской ревизионной комиссии.
