Книга Визит дамы в черном, страница 53. Автор книги Елена Хорватова

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Визит дамы в черном»

Cтраница 53

Слова, используемые эсером, звучали как-то дико — «полицейщина», «террорная работа», «партизанские действия». Где-нибудь на митинге революционно настроенной молодежи такая речь могла бы произвести впечатление… Колычеву она казалась утомительной и чрезвычайно далекой от сути допроса, но он решил дать Верховскому возможность высказаться, может быть, в запале тот проговорится о чем-нибудь важном.

— Политический террор должен быть всеохватным! Мы ведем его и против тузов самодержавного режима, и против мелких козырей с шевронами за беспорочную службу, и против экономических пауков, пьющих кровь трудового народа…

Да, это была речь для митинга или партийного собрания, а в казенном кабинете перлы красноречия Верховского пропадали даром — никто, кроме судебного следователя и письмоводителя, составлявшего протокол допроса, не слышал этих обличений, а чиновники судебного ведомства предпочитали темы менее отвлеченные…

— Возвращаясь к убийству Ведерникова, — Дмитрию стоило труда прервать Верховского, имевшего большой опыт публичных дискуссий и выступлений на политических митингах и не любившего уступать инициативу оппоненту. — Вы утверждаете, что весь вечер провели дома. Однако, согласно показаниям вашей квартирной хозяйки, в сумерках вы вышли на крыльцо, имея при себе сверток, постояли в палисаднике и направились в сторону Трифоновской улицы…

— Я знал, что старая дура имеет обыкновение за мной следить, но полагаю, что на сей раз она ошиблась. Ей примерещилось впотьмах. Знаете, сумеречный свет такой обманчивый… Я получил новые книги из Петербурга и весь вечер читал.

— Но сапожник Акинфиев, живущий в доме напротив, утверждает, что в ваших окнах весь вечер не было света. Вы читали в темноте?

— Это невыносимый город, наполненный тупыми людьми! Сапожник Акинфиев — горький пьяница. Он не может определенно утверждать, был ли свет в моем окне или нет, так как наверняка валялся где-нибудь пьяный в стельку. Знаете выражение «пьет как сапожник»? Это как раз про Акинфиева. Тоже мне, свидетеля нашли, господин следователь! Даже если вашему Акинфиеву с пьяных глаз что-либо показалось и он не увидел света в окне, почему я не мог читать, скажем, в чулане? Закон этого не запрещает!

— А может быть, вы читали в погребе, господин Верховский? — невинным тоном поинтересовался Колычев.

— Эх, Дмитрий Степанович, вы молодой человек, образованный, с принципами, а по поручению охранки фабрикуете против меня липовое дело. Мне отвратительны представители нашей так называемой интеллигенции, которых верноподданнические чувства разъедают, как коррозия металл. Вы совсем недавно были студентом Петербургского университета, этой колыбели свободомыслия. Сколько надежных борцов пришли из университетских аудиторий и встали в наши ряды… А вы? Вы пошли на службу режиму, вы гордитесь своей принадлежностью к касте бюрократов, вы холопски, не прекословя, внимаете начальству… Вы собственным хребтом подпираете прогнивший самодержавный строй и не даете ему рухнуть и освободить страну от гнета! Вы жалки и мерзки в своем служебном рвении!

— Можете сколько угодно сотрясать воздух вашими язвительными замечаниями, господин Верховский! Меня не так легко заставить стыдиться своей службы. К какой касте вы бы меня ни отнесли, остается главное — закон есть закон. Человек, совершивший уголовное преступление, должен за него отвечать. А насчет «колыбели свободомыслия», «прогнившего строя» и «надежных борцов» — я и в бытность свою студентом не терпел политической трескотни. В настоящее время меня интересует только один вопрос — кто совершил убийство господина Ведерникова? Я сделаю все от меня зависящее, чтобы предать этого человека суду.

— Вы, конечно, можете законопатить на каторгу еще одного борца с самодержавием, но на мое место придут другие!

— Не тратьте на меня свой революционный пыл, господин борец! Скучно это все слушать… Вы полагаете, что я хочу вас законопатить на каторгу, а я предпочел бы законопатить убийцу. Если убили вы, то вас, а если не вы, тогда настоящего преступника. Мое единственное желание — объективно разобраться в этом деле и предать суду убийцу. Повторяю, убийцу, а не первого подвернувшегося мне под руку человека!

— Вас с вашими байками, господин судебный следователь, тоже скучно слушать. Желаете разобраться, так разбирайтесь, а я, увы, вам помочь ничем не смогу. Прикажите меня увести. Мне в камере арестного дома приятнее, чем в вашем кабинете.


Педантично проверяя все возможные версии, даже самые неубедительные, Колычев поинтересовался, чем занимался в вечер убийства Жорж Райский. По словам многочисленных очевидцев, он тоже неоднократно грозился свести счеты с Ведерниковым.

Оказалось, что Райский не был занят в спектакле, премьера которого прошла в тот роковой день. Но алиби у него было надежное — в компании других свободных актеров и заезжих купцов он весь вечер кутил в «Гран-Паризьене».

Пару раз Райскому становилось дурно от выпитого, и его выносили из ресторана на улицу освежиться, но минут через десять-пятнадцать он приходил в себя и снова возвращался к столу.

Трагик Сулеев-Ларский, принимавший участие в застолье, обладал не только внушительной внешностью и громовым голосом, но и другими важными достоинствами — феноменальной памятью, помогавшей ему справляться с текстом роли без помощи суфлера, и способностью не пьянеть даже от больших доз спиртного. Он на протяжении всего банкета сохранял ясную голову и сумел во всех подробностях рассказать о вечере, проведенном в ресторане.

— Жоржик слабоват, слабоват, во всех смыслах — и на сцене, и в жизни, — гремел Сулеев-Ларский, причем казалось, что его мощный голос заполняет каждую щелку в тесном кабинете Колычева. — Это же надо, с пары рюмашек так раскис, что пришлось его на вольный воздух препроводить и на скамье в кустиках оставить для приведения в чувство. Ей-Богу, девицы некоторые и те лучше к питию приспособлены. Нет в Райском настоящего куража! Он и играет все роли второго плана, благородных юношей без серьезных монологов. С возрастом на благородных отцов перейдет… И выше ему никогда не подняться!

Дмитрий видел Сулеева-Ларского на сцене в одной из лучших трагических ролей — Иоанна Грозного. В парчовых царских одеждах и островерхой шапке огромный трагик был похож на монумент, у подножия которого копошились мелкие существа. Когда Иоанн Васильевич в припадке раскаяния падал на колени перед боярами и произносил свой монолог «Острупился мой ум…», голос трагика гудел под сводами театра как большой набатный колокол. Публика устраивала овацию и забрасывала Сулеева цветами из демьяновских палисадников…

Сейчас, в кабинете судебного следователя, Сулеев-Ларский, с его лиловыми бритыми щеками, опухшими глазами, несвежей рубашкой и стоптанными ботинками, как-то растерял всю свою величественность, несмотря на стать и громовой голос…


Итак, Сулеев вполне определенно засвидетельствовал алиби Райского. Другие участники банкета подтверждали слова трагика — Жорж весь вечер пил с ними, хотя в питье он слабоват…

Стало быть, Райский, судя по показаниям его собутыльников и официантов, не мог сидеть с ружьем в шкафу, подкарауливая Ведерникова на Соборной площади, и из числа подозреваемых исключался.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация