— Но здесь речь идет о другом, — объяснял Сандро, — этой партии пока нет в природе. Но она хочешь зарегистрироваться, сразу посадить своего губернатора в одной области и выдвинуть его в президенты. Кроме того, в ряде округов сейчас должны проходить выборы, так что и там они хотят посадить своих депутатов…
— И таким образом сформировать фракцию в Думе… — закивал, понимая Мошэ. — Но ты же понимаешь, что такие вещи без личного одобрения президента не делаются… Ах вот вы кого купить хотите… — Он понимающе покивал головой. — Конечно, сорок лимонов — в любом случае хорошие бабки, хотя и с ними просто так к президенту не войдешь.
— Учти, что из этих денег что-то должно перепасть и тебе, ну и нам, грешным, — намекнул Гия.
— Вот именно, — подхватил Сандро.
Выслушав их, Мошэ встал, кинул официанту пятисотенную бумажку, несмотря на протесты Гии, встал и поманил его пальцем. Они неспешно прогуливались по лужайке, а мимо с ревом проносились грузовики и фуры, и охрана Мошэ приотстала. Неожиданно они оказались совсем рядом с «паджеро», и Гия, настороженно оглядевшись по сторонам, сказал:
— Ладно, чтобы ты мне поверил, я представлю тебе самое убедительное доказательство того, что эти сорок миллионов действительно существуют, и что они уже в Москве. Я так и сказал пацанам: типа, братва, два лимона на бочку и будем говорить. Потому что я не просто так буду долдонить, я же подключу серьезнейшего человека…
Он открыл заднюю дверцу машины, и Мошэ, привлеченный возможностью получить задаток, доверчиво полез внутрь и вдруг оказался наедине с двумя крепкими мужиками, каждый из которых держал в руке по пистолету, и каждый ствол был уперт ему в лоб. Затем в машину проворно забрался и Гия и «паджеро» рванулся с места.
Охранники Мошэ некоторое время сидели, провожая машину взглядами, потом вдруг засобирались и кинулись к своей машине. Но за истекшие пять минут «мицубиси-паджеро» успел уехать далеко. Очень далеко. К тому же появившийся рядом Сандро объяснил им, что у хозяина могли внезапно возникнуть срочные дела.
На первом же съезде, громадный автомобиль пташкой вильнул вбок и съехал на шоссе. Москва осталась далеко позади. Вскоре они опять свернули — на этот раз на проселок. Не было видно ни машин, ни домов, вообще никаких следов жизни.
Гия сидел на переднем сидении рядом со своим сыном, который управлял машиной. Мошэ, съежившись, сидел сзади между двумя парнями. Гия был небольшого роста, лет шестидесяти. Несмотря на то, что в машине было прохладно, работал кондиционер, лицо Мошэ было красным. А его дрожащие руки лежали на коленях.
Неожиданно в радиоприемники зазвучала песня. Глубокий, насыщенный обертонами голос Фрэнка Синатры заполнил салон. То была песня «Its my way». Впервые услышав ее 15 или 20 лет тому назад, Мошэ настолько был покорен ею, что заказал себе ее перевести и готовил к концертам. Но тогдашняя цензура — Главлит — категорически запретила ее исполнение. Наверное, по той же причине, по какой запрещены были и «Битлз» и «Роллинг Стоунз» и Элвис Пресли.
And now, the end is near;
And so I face the final curtain.
My friend, I'll say it clear,
I'll state my case, of which I'm certain.
I've lived a life that's full.
I've traveled each and ev'ry highway;
But more, much more than this,
I did it my way.
Теперь, когда мой близок час,
Когда покину я всех вас,
Я понимаю, срок настал,
Финальный занавес упал.
Свой век я полной жизнью жил
Деньгами я не дорожил,
Любил играть, любил рискнуть
Таков был мой путь.
Regrets, I've had a few;
But then again, too few to mention.
I did what I had to do
And saw it through without exemption.
I planned each charted course;
Each careful step along the byway,
But more, much more than this,
I did it my way.
Конечно, есть о чем жалеть,
И я не мог всего успеть
Не сделал все, чего хотел,
Не все допил, не все допел,
По карте жизни курс мой шел
Куда меня Господь мой вел,
И я не мог с пути свернуть
Ведь это мой путь.
Yes, there were times, I'm sure you knew
When I bit off more than I could chew.
But through it all, when there was doubt,
I ate it up and spit it out.
I faced it all and I stood tall;
And did it my way.
Бывало время, что и я
Брал слишком много на себя,
И если жизнь давала сбой,
Я рисковал своей судьбой.
Ведь я всегда любил рискнуть
Таков уж мой путь.
I've loved, I've laughed and cried.
I've had my fill; my share of losing.
And now, as tears subside,
I find it all so amusing.
To think I did all that;
And may I say — not in a shy way,
«No, oh no not me,
I did it my way».
Я пел, смеялся и любил,
Я счет потерь свой оплатил,
Теперь, когда я ухожу,
Забавным это нахожу.
Я сделал все, что мог желать
Теперь я так могу сказать,
Мне скажет сын когда-нибудь
«Таков его путь».
For what is a man, what has he got?
If not himself, then he has naught.
To say the things he truly feels;
And not the words of one who kneels.
The record shows I took the blows —
And did it my way!
Цена мужчины — не в словах,
В его свершеньях и делах
И я удары получал
Но на коленях не стоял,
И я не мог с пути свернуть
Ведь это мой путь!
Моисей Лазаревич смутно догадывался, что клан Марагулия не оставит безнаказанным его предательство. Он жил в страхе с того момента, как по его вине погибли близкие ему люди. Он не мог спать, не мог есть, ожидая известий о новых убийствах. Своей гениальной задумкой с собственными похоронами Мирза-ага обвел всех вокруг пальца, и нанес смертельный удар по старшим рода Марагулия. Теперь можно было ожидать мести младших. Но когда прошло несколько дней и ничего не случилось, он начал надеяться. Когда Сандро позвонил ему, сказав, что он весь в одном грандиозном политическом проекте и нуждается в помощи, Мошэ еще больше утвердился, что его невольная подставка сойдет ему с рук.
