Он стоял, блуждая взглядом по скучной озерной поверхности, по пожелтевшей осоке на берегах, и отпивал из бутылки, прямо из горлышка, водку, запивая ею свою тоску. И вдруг странный звук послышался издалека.
«Что это?» – удивился капитан, прислушиваясь.
Грустный и прощальный звук пробирался в самую душу. Ивлев обернулся, и сердце его зашлось. По небу тянулся большой клин журавлей. Птицы летели на юг, покидая родные просторы до весны. Они могли свободно парить в вышине, никем и ничем не обремененные.
– Журавли! – словно боясь их спугнуть, тихо проговорил Ивлев, вспоминая, как вот так же когда-то в детстве со слезами на глазах провожал этих благородных птиц в дальний полет.
Жалко было не того, что они улетают, ведь весной они вернутся. А того, что вместе с ними уходит из жизни дорогая для него частичка времени. И она уже не возвратится к нему ни весной, ни вообще никогда.
Стая пролетала над ним, и ее дрожащая от множества крыльев тень накрыла его.
Две последние птицы показались Ивлеву странными. Они чуть приотстали, паря так низко, что казалось, вот сейчас коснутся его своими размашистыми крыльями.
Ивлев стоял, боясь пошевелиться, и смотрел.
Одна птица потянулась за стаей, зазывая за собой и вторую. Но та, прощально курлыча, делала над озером широкий круг.
Она вдруг подлетела, зависла над Ивлевым, и он увидел ее глаза, осмысленный, наполненный страданием взгляд.
– Наташа! – вскрикнул он.
Птица взмахнула крыльями и потянулась вверх, к стае.
Может быть, сейчас в небесной вышине, вместе с этими птицами, ничем не отягощенная, парила душа его Наташи. И она звала его с собой. Его, а не старшего лейтенанта Квасова. Его – Алексея Ивлева.
И капитан Ивлев вдруг почувствовал необъяснимую легкость. Он тоже ощутил себя свободным, скользящим по воздуху. А все – и его старенькая машина, и это озеро, и лес, и даже он, маленький человечек, – осталось внизу. И ни к чему из этого не хотелось возвращаться.
Он спешил за стаей…
