— Что делаешь? — обратил он внимание на девушку.
— По дереву выжигаю, — процедила она, не сводя с него пронзительного взгляда. — Попутно охреневаю. Может, мне плеснешь?
— Чтобы ты совсем тут впала в буйство? Позднее. Если будешь хорошо себя вести.
Она задергалась. Сделала маховое движение ногами и села.
— Лежать, — сказал он. Катя призадумалась, пофыркала и легла.
— Хорошая девочка, — похвалил Павел.
— Послушай, — Она усердно воевала со своим лицом, придавая ему нейтральное выражение. — Я понимаю, что вела себя неправильно, и мне очень жаль. Может, развяжешь меня? Я не убегу. Честное слово.
— Ищи дурака, — фыркнул он. — Сама виновата. Вот и терпи теперь — этот режим полного благо…препятствования. Будь ты умнее, — начал он разглагольствовать, — я давно бы прекратил агрессивную политику, и мы бы с тобой подружились. Мне нужно от тебя совсем немного — не орать, относиться уважительно и не пытаться сбежать. Да, я чуть сожалею о случившемся, — смягчился Павел. — Понимаю, что доставляю тебе неудобства. Но с другой стороны, — его глаза хитровато заблестели, — тебе ведь не хватало по жизни сильных эмоций, верно?
— Ты психолог? — ощерилась она.
— Я беглый зэк.
— Вижу, что не по классу виолончели… Боже мой… — Екатерина картинно взмолилась. — Ну, почему я такая невезучая по жизни? В деревне пятьдесят дворов, так нет, сбежавший из заключения матерый зэк поселяется именно в моем доме, куда я приехала именно сегодня впервые в жизни! Чем не злая ирония? Кстати, что ты со мной собираешься делать, если я буду орать и звать на помощь? — Она вонзила в него уничтожающий взор. — Убьешь?
— Повторяю для бестолковых, — вздохнул Павел. — Я не убиваю. Как бы ни хотелось это правоохранительным органам. Просто вырублю.
— Лучше бы убил…
— Хорошо, я подумаю.
Она сокрушенно вздохнула и замкнулась. А Павел отошел от женщины подальше и начал снимать с себя зловонные обноски. Глаза у женщины тревожно забегали, впрочем, успокоились. Он не собирался к ней приставать. И нарциссизмом попутно с эксгибиционизмом не страдал. Он скинул на стул хламиду и остался в пропотевшей майке, покрытой живописными соляными разводами. У мужчины были неплохие мышцы, и не просматривалось ни одной татуировки. Лишней растительности на теле тоже не было — за исключением головы.
— Прошу меня простить за внешний вид, — пробормотал Павел и как-то смутился. — В обычной жизни я не похож на запущенного бомжа. Но обстоятельства сложились так, что в последние месяцы пришлось кое-кого отслеживать, я перестал стричься, бриться и не так уж часто мылся. Все, что ты видишь — камуфляж. Я был вынужден стать бомжом. Так было легче заниматься делом. Именно поэтому я такой пахучий и имею соответствующий экстерьер. А в последние двенадцать часов мне интенсивно приходилось бегать, валяться и потеть. Это не добавило привлекательности моему имиджу. Прошу простить, — повторил он.
— Да ладно извиняться, — проворчала Катя. — Какое мне дело, почему ты пахнешь и куда ты бегаешь.
Он приподнял, скривившись, майку и, словно к оголенному проводу, прикоснулся к страшноватому пятну, расплывшемуся в правой части живота. Не так давно из раны шла кровь. Она почернела, запеклась и смотрелась крайне неаппетитно.
— Мы еще и ранены… — проворчала Катя.
— Это не пуля. ОМОН палил из леса, когда я лез через плетень. Неловко упал — и на штакетину. А из нее гвоздь торчал. Сначала не очень болело, да и времени не было обращать на это внимание. Полз по огородам, прятался от местных жителей, которые тут у вас периодически растут на грядках… — Он побледнел от боли. Потом поднялся, держась за бок, доковылял до стола, где были разбросаны женские вещи из сумочки. Он начал их раздраженно перебирать, надеясь отыскать что-нибудь полезное.
— Анальгин есть, — подсказала Катя.
— Спасибо, перебьюсь, — проворчал он. — Вот скажи, зачем тебе столько кремов? — Он переворошил упитанные тюбики. — Что ты с ними делаешь?
— Я ими себя… кремирую, — объяснила Катя. — Это утренний крем, дневной и вечерний. Для сухой и шелушащейся кожи.
— А если перепутаешь? — Он криво усмехнулся. — Что-то произойдет?
— Наверное. Боюсь представить, что. Пока не путала. Крем тебе не поможет. Нужно продезинфицировать рану, приложить к ней что-нибудь похожее на мазь Вишневского и затянуть бинтами. Само пройдет — если избежишь заражения крови. В машине есть аптечка — в ней много бинтов и какие-то мази.
— Я понял, — кивнул Павел. — Я должен тебя развязать, ты сходишь в машину и принесешь аптечку.
— Плохая идея, да? — вздохнула Катя.
— Да, непродуманная.
— Тогда сам сходи. Ключи перед тобой на столе. Боишься?
— Скажем так, опасаюсь… — Он, покряхтывая, словно дряхлый дед, добрался до окна, отогнул шторку и тоскливо уставился на красную «Хонду», прикорнувшую к ограде. Чтобы добраться до багажника, нужно пересечь калитку, поковыряться в салоне. А если в багажнике такой же порядок, как в ее сумочке, то искать эту аптечку можно до ужина.
— Посмотри в шкафах за печкой, — посоветовала Катя. — Приятных открытий не обещаю, но вдруг?
Он так и сделал. При этом постоянно приходилось подглядывать за женщиной, лежащей на диване, что сильно отвлекало от работы. В какой-то миг она напряглась, готовая сорваться в бега с завязанными руками, но перехватила его предостерегающий взгляд, обиженно надула губы. Он гремел шкафами, ковырялся в заплесневелых банках, формочках.
— Можно вопрос? — подала голос Катя.
— Валяй. — Он покосился на нее одним глазом.
— Если дом окружат и выбьют дверь, что ты будешь делать?
— Странный вопрос, — удивился он. — Сдамся.
— Ты не станешь отстреливаться, прикрывать меня собой… то есть наоборот, требовать вертолет и миллион долларов?
— Нет.
— Почему?
— Во-первых, мне будет стыдно перед тобой. Во-вторых, если я тобой прикроюсь, то нас убьют обоих, и какой в этом смысл? Тогда мне будет стыдно перед тобой вдвойне. Люди, проводящие операцию по моей поимке, меньше всего заинтересованы в том, чтобы сохранить мою жизнь. Я опасен для них, понимаешь? Потому что знаю такое, что разрушит их карьеру, налаженную жизнь и все, что они так долго выстраивали. Долго объяснять. Тебе это надо?
— Тогда зачем сдаваться? — задавала каверзные вопросы Катя. — Если все равно убьют? Бросайся грудью на танк, захвати с собой хоть горстку своих врагов…
— Во-первых, — терпеливо разжевывал Павел, — я прекрасно понимаю твою иронию, за которой ты прячешь свой страх и горечь по несложившейся жизни. Во-вторых, повторяю для недоразвитых — я не убийца. В-третьих, хрупкий ОМОН, который будет нас штурмовать, всего лишь выполняет свою работу, убивать его грешно вдвойне. В-четвертых, мы не должны ему противостоять — мы должны спрятаться. Чтобы не нашли. Одному мне было бы проще. С тобой — сложнее. В-пятых — заткнись…
