— Готово.
Она отступила к софе, свернулась комочком и мрачно смотрела, как он встает, разворачивает плечи. Боль ушла глубоко в организм, делала вылазки, но в яростное наступление больше не бросалась. Он походил по комнате, прислушиваясь к событиям в организме. Потом тоскливо уставился на свою хламиду, лежащую на кособоком стуле. Как-то неохотно ее коснулся, задумался.
— Может, не надо? — содрогнулась Катя.
— Голым ходить? — проворчал он.
— Ладно, надевай…
Она исподлобья смотрела, как он облачается в «рабочую униформу», застегивает пуговицы. Зрелище, конечно, разрывало душу.
— Выпить дай, — попросила Катя.
Он поколебался, но плеснул в кружку и лично доставил. Она лакала коньяк, как котенок лакает молоко. «Замучил я ее, — с грустью подумал Павел. — А ведь еще ничего не происходило».
— Ты правда алкоголичка?
— Начинающая. — Она икнула и вернула пустую посуду. — Раньше не пила, а в последнее время стала все больше проявлять интерес. И знаешь, начинает нравиться. Скоро втянусь, буду имущество пропивать, работу брошу, опухну.
— Это не беда, — успокоил Павел. — Главное, что не куришь.
Несколько минут они неловко молчали. Хотелось что-то сказать, но слова не шли. Павел подошел к окну и вновь созерцал унылые деревенские пейзажи.
— В туалет хочу, — сказала Катя.
Он раздраженно покосился в ее сторону.
— Серьезно хочу, — хлопнула большими ресницами Катя. — Последний раз я ходила в туалет еще у себя дома.
— Где он? — проворчал Павел.
— На улице… Возможно, ты видел в глубине участка наклонное здание, похожее на скворечник…
— Издеваешься? — Он чуть не вспыхнул.
— А это так заметно? — Она перестала моргать и невольно сжала бедра, что, видимо, означало, что девушка не намерена терпеть вечно.
— Но нам нельзя на улицу…
— И? Знаешь, не хочу тебя расстраивать, но я на полном серьезе хочу в туалет. Очень-очень хочу… Ну, пожалуйста…
— Да провались оно все… — Павел оперся о стену. Кожа побледнела, глаза затянулись мутной поволокой. — Я не знаю, что с тобой делать, Екатерина Андреевна. Хоть тресни, не знаю. Я в полном расстройстве. Ты свалилась на голову, и куда тебя теперь? Отправлю домой — ты меня сдашь. Возможно, не сдашь, кто тебя знает, но рисковать не могу, не проси и не уговаривай. Твои попытки к бегству — наглядное подтверждение. Я не хочу тебя убивать, калечить, пугать… Я не совершал того, за что отсидел восемнадцать лет, я хочу лишь добиться справедливости, хочу, чтобы виновные понесли наказание. А эти люди землю вывернут наизнанку, чтобы до меня добраться. У них власть, у них сила, ОМОН, спецназ…
— Ты отсидел восемнадцать лет? — отвесила челюсть Катя.
— Отсидел, — огрызнулся он. — И знаешь, не горжусь этим. Целая эпоха проскочила мимо меня. Просто так отсидел, ни за что, понимаешь? А сейчас мне и рта не дадут раскрыть. Беглый зэк, и этим все сказано. Покалечил уйму полицейских, поднял на уши район. Они меня застрелят, даже если будет возможность взять живьем…
Он махнул рукой и отвернулся. И снова воцарилось неловкое молчание.
— Так что у нас с туалетом? — сглотнув, вернулась к насущному Катя. — Я реально, между прочим, хочу.
— Будет тебе туалет, — проворчал он и на несколько секунд удалился в сени. Вернулся со старым алюминиевым бачком, снабженным крышкой. — Вот, держи. Сядешь вон там, — показал он на крохотную спальню за порогом. — Можешь спрятаться за стенкой, но чтобы я видел хотя бы одну твою ногу.
— Потрясающе, — восхитилась Катя. — И никуда ходить не надо. Ночная ваза. Биотуалет. Ты уверен, что я смогу это вынести? Я очень стеснительная. А твоя ваза, между прочим, дырявая.
— Ты справишься, — усмехнулся Павел. — Я верю в тебя. А дырка, если присмотреться, выше «ватерлинии», такое количество тебе не сделать. Действуй, Екатерина, ничего другого предложить не могу.
Она кряхтела, искрометно выражалась сквозь зубы, пристраивалась на неудобное «судно», а он, посмеиваясь, наблюдал за ногой, совершающей возвратно-поступательные движения. Даже на горшке эта женщина не могла молчать.
— Послушай, — кряхтела она. — Ты отсидел восемнадцать лет, все такое, то есть явно испытывал нехватку противоположного пола… Но ты ведешь себя довольно странно. Судя по твоему поведению, ты не намерен меня насиловать…
— Ты настаиваешь?
— Что ты, конечно, нет. Но согласись, ты ведешь себя нетипично.
— Нетипично по сравнению с героями телесериалов? — Павел заулыбался, но она этого не видела. — Не поверишь, Екатерина Андреевна, но на зоне чалятся совершенно разные люди. Я знавал там одного физика-ядерщика, прибившего свою распутную жену. Зэки охреневали, когда он с ними изъяснялся великосветскими диалектами девятнадцатого века. Впрочем, соглашусь, я, наверное, неправильный зэк. Не блатной, по фене не базлаю, на все, что шевелится, не бросаюсь. И не хотелось бы отягощать свою участь реальными преступлениями. Не это меня сейчас волнует. И если уж на то пошло, сбежал я из тюрьмы не вчера, а год назад. Отсиживался в приличном месте, у приличных людей, знакомился с эпохой, мимо которой проскочил, имел вполне цивилизованные половые контакты…
При последних словах миниатюрная ножка как-то возмущенно дернулась.
— Да ты что? — издевательским голоском протянула она. — Несчастные женщины. Их не тошнило после контактов с тобой?
— Ни разу, — засмеялся Павел. — Они умели отключать обоняние. Ты закончила?
— Да. — Катя завозилась, натягивая джинсы. Смущенная мордашка выглянула из-за косяка. — Ты удалишь мою ночную вазу?
— Ни за что, — помотал он головой. — Ты не Екатерина Вторая, чтобы гвардейцы выносили за тобой ночные вазы. Отнеси в сени и поставь под дверь.
Он насмешливо смотрел, как она выполняет поручение. Протащилась с ношей в сени, он отправился за ней, чтобы проследить. Поставив бак, Катя навострила уши. Он тоже подобрался. Большая удача, что они оказались в сенях именно в этот момент. Из комнаты могли и не услышать. Различался отдаленный рокот мотора. Судя по насыщенности звука, издавала его не убогая легковушка деревенской прописки. Похоже, с улицы Выставочной в районе пруда разворачивался мощный грузовик. Съежилось сердце. Вот и начинается, давно уже пора… Он схватил Катю за руку, хотя она и не делала попыток вырваться на свободу. Она уставилась на него со страхом, задрожало, сморщилось симпатичное личико. Лишних слов уже не требовалось. Он потащил ее в горницу, приказал сидеть на софе, а сам приклеился к окну. А чтобы не сбежала, взял за шиворот, проигнорировав негодующее урчание. «Рабочий полдень» чем-то знаменовался. Похоже, спецназ подогнали из самой Белокаменной, иначе чего бы они так долго возились? С этими нужно ухо востро, это не простоватые служаки майора Плакуна, с которыми он разделался без особых физических затрат. Все верно, на месте происшествия должны работать специалисты. Сердце ударно трудилось, гоняя кровь по организму. В щель между шторами и рамой виднелся кусок дороги между оградами, крыша сарая, залитая гудроном. Накрапывал дождик, раскисала проезжая часть. Мотор уже не рокотал, значит, машина остановилась. Судя по звуку, это был «Урал», отлично работающий в условиях бездорожья. Из палисадника на другой стороне дороги вылупилась общипанная курица — пробралась под брусом, едва не сплющившись под ним, гордо распрямилась, замахала куцыми крыльями. И вдруг стремглав побежала обратно, а улица наполнилась шумом. Со стороны пруда бежали не меньше дюжины бойцов при полной амуниции. Они протопали мимо, размеренно дыша, позвякивало железо. Стих шум. Павел сплющил нос, но больше ничего не видел. Появилась пища для размышлений. У пруда, в начале улицы Салуяна, встал вместительный «Урал», часть бойцов проследовала в другой конец улицы, чтобы заблокировать околицу. Значит, начинается долгожданная зачистка. Будут идти по домам, обшаривать участки, сжимать кольцо. Уже идут… Чуткое ухо уловило возмущенные крики в глубине деревни — кому-то из местных не понравилось, что в дом без приглашения врываются вооруженные люди…
