— Нет, — улыбнулся Павел.
— Вот и я так подумала — чего вам делать в Уткино? В общем, отбрехалась: пришли, как снег на голову, попросили приюта, а я хотела притупить вашу бдительность, накормить, а сама тишком — к соседу, чтобы он участковому позвонил… Вроде бы поверили.
— Но вы же не хотели этого делать, баба Нюша? — поинтересовалась Катя.
— Не хотела, — пожала плечами старушка. — Лица у вас хорошие, неиспорченные, бабу Нюшу за рупь не купишь… Испуганы вы, устали, загнали вас… Хотя ты, парень, не прост. — Она пронзила колючим оком Павла. — Не баловала жизнь тебя, сидел ты. Долго сидел.
— Сидел, — признался Павел. — Очень долго, баба Нюша. До сих пор сижу. И сидеть, пока рак на горе не свистнет. Не делал я того, за что меня в кутузку упекли.
— Все вы так говорите. — Старушка криво усмехнулась и придирчивым взглядом стала ощупывать Павла. Он выдержал взгляд, хотя это было непросто, глаза старушки обладали странной силой, заставляли трепетать. — Ну, не знаю, — смягчилась баба Нюша, и взгляд ее заметно подобрел. — Может, и впрямь, не делал ты того, за что тебя упекли… Я сразу об этом подумала, когда вас увидела, но точно была не уверена… Ну и ладненько, — вздохнула она с облегчением. — Дала я вам заряд, молодежь, будет вам удача… может быть. А этих, — она выразительно махнула ладошкой, намекая, понятно, на кого, — я все равно не люблю и никогда не любила. Ни при Советах, ни при буржуях. Дармоеды они. Возомнили о себе…
— Имелись основания их не любить, баба Нюша? — осторожно спросил Павел.
— Да что ты, милок, какие основания? Не было у меня никаких оснований. Разве что мой муж в семьдесят девятом сел. Мы в Селижарово тогда жили, он на консервном заводе начальником цеха трудился. Обвинили в присвоении государственного имущества и посадили на десять лет. Мол, завернул куда-то влево два вагона со сгущенкой и вареньем. Через восемь лет у них там чего-то не склеилось, стали заново расследовать. Оказалось, что мужик мой невиновен, а злодеяние учинил его заместитель. Выпустили. Не извинились. Больной вернулся, туберкулезный весь. Пожил два годика, покашлял и помер, царствие ему небесное… А еще сынка в девяносто первом арестовали. Сказали, что он в банде работал. А мне ли не знать, где работал мой Ванечка? Таксистом он работал, людей с вокзала по селам развозил. Так уставал, что ночью приходил, не чуя ног. А только его арестовали, как через неделю сообщили — повесился в камере ваш отпрыск. Стыдно стало, и повесился… — Старушка сглотнула, глаза не повлажнели, давно все отболело на душе. — А он в банде ни в какой не был. Один порок у Ванечки имелся — девчонку он любил не ту, и дружков заводил, особо не разбираясь… Так что нет у меня никаких оснований… не любить эту власть, молодые люди. Откуда? Уехала я после этого из Селижарово, в Кулыжино поселилась, с той поры и живу бобылкой, сама управляюсь с хозяйством…
Беглецы хмуро помалкивали. В этой стране в кого ни прицелься, обязательно выползет что-то страшное и сложное.
— Ну, давайте, топайте, — нарушила старушка неловкую паузу. — Нечего вам тут оставаться. Приедут скоро ваши воздыхатели. Зонтик вам дам — правда, старый, сломанный, мне он абсолютно непригоден, но вам-то какая разница? Лучше, чем никакого.
Она объяснила, как лучше выйти из деревни — по огороду, по бурьяну метров двести, забраться в крайний переулок, а уж по нему выйти обратно на главную дорогу, выходящую из Кулыжино. Иначе не получится, все раскисло, можно утонуть. Рискованный участок — метров триста, где все открыто и никаких деревьев. А дальше лес — вплоть до дороги, по которой бегают машины и проложены автобусные маршруты между селами. Добраться до поселка Прощальный еще проще. Там в округе крематорий, а значит, хорошие дороги. Можно пешком, но это большой крюк. Можно на попутке, но это опасно, посты на дороге никто не отменял. Поселок Прощальный — это в данной местности оплот цивилизации, можно сказать, столичный город. Там коттеджи по берегам озер, несколько предприятий — люди из деревень туда работать ездят. По кривой, четырнадцать километров — через Мухино, Бакланово, забытый Богом и властями Вияжск…
И вновь опасные похождения по земле российской. Дождь усилился, вставал стеной. Зонт со сломанными спицами лишь символически справлялся с задачей. И то неплохо — он не давал дождю стучать по голове. Деревня вымерла. В ней и так было мало жителей, и те попрятались от разгулявшейся стихии. Возможно, баба Нюша была права — если и бежать, то только сейчас, когда в десяти метрах ничего не видно. Они брели по бурьяну, по расквашенному гумусу, промокая до нитки. «Зато выспались и сытые», — жалобно бормотала Катя. Баба Нюша снова была права — поля за деревней опускались в низину и превращались в непроходимое болото. Надежда оставалась лишь на означенный переулок, засыпанный галькой. По нему еще можно было прорваться. Несколько минут — и, вымокшие до нитки, они уже тащились по широкой грунтовке, выходящей из деревни. Дождь не унимался. Плыли низкие тучи. Такое ощущение, что наступили сумерки. Мир неудержимо погружался в беспросветно-слякотное состояние. Местечко действительно напрягало — открытое всем ветрам пространство за деревней, до ближайшего леса пахать и пахать. Из синеватой измороси справа от обочины проступали очертания заброшенной фермы. До нее еще нужно было добраться. Охватывало безразличие. Они волоклись по грязи, под нестихающим дождем, прижимаясь друг к дружке. За спиной осталась деревня, по курсу медленно вырастал лес. Машины в «экстремальных» условиях по дороге не ходили — в чем, несомненно, имелось множество плюсов. Катя ненадолго примолкла. Потом устремила на него библейски взор и протянула:
— Мне очень жаль, Пашенька, но я не все про себя рассказала… Я давно пыталась это сделать, все хотела, но никак не могла решиться… Надеюсь, ты меня простишь…
Шевельнулось что-то неприятное в груди. Она действительно волновалась. Катя замолчала, собиралась с духом.
— То есть ты что-то утаила про себя, — сказал он бодрым голосом. — Что-то такое, что я обязательно должен знать.
— Да… наверное…
— И ты решила это сделать сейчас — под дождем, когда мы бредем непонятно куда, когда нас могут схватить в любую минуту…
— Да…
— Наверное, это что-то такое, из-за чего мы не можем быть вместе? — развивал он мысль. — И это не даст нам остаться друзьями, и я не смогу устроиться даже твоим котом?
— Паша, не издевайся…
— Хорошо, говори, — вздохнул он. — Ты не та, за кого себя выдаешь?
— Н-нет…
— Ты убила своего мужа?
— Господи, конечно, нет…
— Ты неизлечимо больна?
— Нет…
— Ты владеешь маленьким заводиком по производству пороховой селитры?
— Нет…
— Тогда ума не приложу, что это может быть. — Он преувеличенно бодро рассмеялся. — Очередная ерунда, не имеющая никакого значения?
Возможно, час откровения уже близился. Но тут сквозь ливень прорвалось дребезжание мотора, мурашки поползли по затылку. И через несколько секунд мимо беглецов в попутном направлении проследовал заляпанный грязью легковой «УАЗ», на котором вполне по-русски было написано: «Полиция». От такого откровения в горле пересохло. Задрожало и напряглось плечо прижавшейся к нему женщины. Водитель сбавил скорость, машина остановилась.
