– Не готов. Я думаю. И пока я думаю, обещайте мне ничего не говорить Серафиме. А я мог ударить Вадима нечаянно?
– Нет, вы могли ударить его сгоряча…
– Из ревности?
Круча внимательно глянул на Костина. Похоже, у него ум за разум зашел от сильных переживаний.
– И вы хотите, чтобы об этом узнала ваша жена?
– Да, вы правы! – лихорадочно закивал мужчина.
– Вам нужно успокоиться, Евгений Максимович. Соберитесь с мыслями и вспомните, как все было на самом деле. Тогда вам не придется ничего выдумывать…
– А как все было на самом деле? Я услышал шум, вышел во двор, увидел Вадима. Он швырнул в меня кусок гипса, я бросил в него молоток…
– В него?
– Да, в него…
– В прошлый раз вы говорили, что бросили молоток мимо.
– Да, я метил в него… Но я же не попал!..
– Кто знает, кто знает, – покачал головой Круча.
– Ну, вы сами подумайте! – Костин глянул на него, как поп на неразумного отрока. – Вадим стоял у водопада, метрах в двадцати от пристани. И еще он стоял лицом ко мне! А его ударили молотком по затылку! Когда он стоял на пристани. А он не на пристани был, когда я в него бросил молоток…
– Откуда я знаю, где он стоял, когда вы бросили в него молоток? Может, он отошел к пристани, а вы подкрались к нему сзади. Может, бросили молоток, может, ударили…
– Да не бил я его молотком. И Вадима не убивал. Я отвел его домой… Серафима может это подтвердить.
– Сейчас ваша жена может подтвердить все, что угодно. Она же еще не знает про Лизу.
– Вы шантажируете меня? – вскинулся Костин.
– Нет, я прогнозирую развитие событий, – покачал головой Круча.
– Если Серафима узнает, она все равно подтвердит. Потому что это было на самом деле. Она видела, как я укладывал Вадима спать. Она видела, как я его бил. Да, я его бил. И у пруда ударил кулаком, и в спальне… Да, я готов был его убить, но я его не убивал! Как бы я ни относился к своему братцу, лишать его жизни – это уже слишком. За что? За то, что в пьяном угаре он покрушил мои гипсовые статуи? Но ведь это смешно…
– Будет следствие, будет постановление, суд вынесет решение, виновны вы или нет. Возможно, вас оправдают.
– Да, но Серафима все узнает, – скривился Костин.
– Конечно, узнает. Елизавета Смирнова будет приглашена в суд для дачи показаний, она расскажет, в каких отношениях состояла с вами. Тут я ничем не смогу вам помочь.
– Да вы и не пытаетесь.
– Ну почему же? Чистосердечное признание избавит вас от постыдных процедур.
– Но я не убивал Вадима!
– Но у вас же проскакивала мысль его убить?
– Честно?! Да, проскакивала! Так проскакивала, что искры в голове. Потому что достал меня Вадим. Он же сволочь редкостная. Я до сих пор не могу его простить! До сих пор… Не могу простить, а квартиру ему купил. Одну купил, вторую, деньгами помогал, когда у него проблемы были… А ему все мало! Ему все больше надо было!
– За что вы не можете его простить?
– Есть за что! Давно это было, но ведь было!
– Вот и я о том же… Кто старое помянет, тому молотком по голове.
– Да не бил я его молотком по голове!
– Да, но вы же сами признались, что запустили в него молоток.
– Но ведь не попал!
– Да, но попытка была… За первой попыткой могла последовать вторая.
– Я в постель Вадима уложил. И сам спать пошел.
– Вы хоть сами себе верите, Евгений Максимович?
– Себе верю.
– Надеюсь, адвокат вам тоже поверит… Пойду я, – поднимаясь со своего места, сказал Круча.
Тряхнул он стариной, за рядового опера два дня отработал, пора и честь знать. В отдел ему пора, перед начальством за своих подчиненных отчитываться, преступников ловить. А этим делом пусть следователь занимается, пусть сам работает с материалом, который нарыл для него сам начальник криминальной милиции. Он пусть и решение принимает, что с подозреваемым делать.
– Постойте, куда вы? – задергался Костин.
– А что такое?
– Я не хочу, чтобы обо всем этом знала моя жена.
– Я это уже понял, – устало отозвался Круча.
– Может, и нет у тебя любовницы, вы же можете войти в положение.
Вид у Костина был, как у человека, который прыгает с высокой скалы в море, полное подводных, опасных для жизни рифов.
Круча вернулся на место, снова включил диктофон.
– Вадим сказал, что хочет переспать с моей женой! – выпалил Костин.
– Серьезное заявление.
– Он сказал, что убьет меня, пойдет к Серафиме и переспит с ней. Мы стояли на пристани, он повернулся ко мне спиной, а в руке у меня был молоток… В общем, я его ударил. Я находился в состоянии аффекта.
– Так и сказал, что убьет вас? – насмешливо спросил Круча.
Он не верил в объяснение Костина, но готов был его принять, потому что не сомневался в виновности этого человека. А страх перед разоблачением со стороны жены казался Круче всего лишь поводом, чтобы сделать признание. И удобной позицией, чтобы затем отказаться от своих показаний. Дескать, уступил шантажу… Не один он такой умный.
– Да, так и сказал.
– Ну, хорошо, так и запишем…
Круча сел за стол, достал из папки бланк протокола.
Он мог бы позволить Костину написать чистосердечное признание, но ведь это само по себе смягчит степень его вины. А Костин и без того пытается прикрыться сильным душевным волнением, что может скостить срок до трех лет, а при хорошем адвокате и правильном подходе к суду и снизить наказание до условного срока. Костин весьма состоятелен, и ему должно хватить денег на мягкую соломку, чтобы падать было не слишком жестко. Он обязательно это сделает и, возможно, уйдет от справедливого наказания. Это плохо, поэтому Степан Круча отказывал ему в чистосердечном признании. Может, Остроглазов и был отъявленной сволочью, но никому не дано право убивать…
Глава 10
Война войной, а обед по распорядку – так говорили еще в советские времена. С тех пор в этом расписании для штабных ничего не изменилось, но оперативники, как и прежде, почти поголовно страдали хроническим гастритом.
– Не срастаются у нас показания, Степан Степанович, – покачал головой Синицын. Он выезжал на место происшествия, ему и поручили вести дело об убийстве Остроглазова.
– Почему?
– Костин показывает, что ударил Остроглазова в районе двух часов ночи, а экспертиза показывает, что смерть наступила в районе трех часов ночи.
