– Всего пять минут с вами был?
– Ну, он-то хотел больше, но Элла не захотела его терпеть. Молча поднялась и ушла.
– Демонстративная акция протеста?
– Что-то вроде того.
– И отчего же такая немилость?
– Немилость… Миша тоже однажды у меня в немилость попал. Ты, говорит, приложи язык к железной трубе, знаешь, говорит, такая приятная прохлада. А мороз – двадцать градусов. Язык намертво к этой железяке прилип, с мясом отдирать пришлось. Он у меня целый месяц без горячего потом ходил… О чем это я? Да, наверное, Вадим в немилость впал… Чем-то разозлил Эллу.
– Чем?
– Ну, не знаю…
– Может, сказал ей что-то не то.
– Ну, может быть… Он такой, он мог…
– Какой такой?
– Самовлюбленный. Напыщенный. Самовлюбленный напыщенный болван. Он всерьез думает, что земля вокруг него вращается… Неприятный тип.
– Я слышал, женщины от него без ума.
– Ну да, он красавчик, женщины таких любят…
– Вы говорили с Эллой о нем?
– Когда? Тогда, в тот вечер, или вообще?
– Ну, и тогда, и вообще.
– Тогда говорили, а до этого нет, не говорили. Элла Вадима только вот у Жени в первый раз увидела. Как-то раньше не пересекалась с ним…
– Значит, в тот последний для него вечер говорили.
– Да, говорили… Ну, пока Миша спать не ушел, не говорили. А потом говорили.
– И какого мнения о нем была Элла?
– Да что там за пять минут скажешь.
– Значит, Миша ушел спать в начале второго? – подсчитал Круча.
– Да нет, он почти сразу ушел… Он ведь такой же, как Леня, ему тоже перинку подстелить надо. Нет, разделся он, слава богу, сам. Но кровать я разбирала… Я минут через двадцать спустилась в зал, смотрю, никого нет.
Муравлева не стала объяснять, чем она занималась с мужем целых двадцать минут, но так никто ее к этому и не принуждал.
– Я думала, Элла к себе пошла, – продолжала она, – собралась уже уходить, слышу, дверь открывается. Ну, с улицы. Элла заходит, вся такая красивая. Ты где, спрашиваю, была? Да прогуляться перед сном, отвечает, ходила… Давай, говорю, коньячку выпьем, для согрева. Ну, мы и согрелись немного. А потом Вадим появился… Я хоть и под градусом была, но все помню…
– А до этого Элла что про него говорила?
– Да ничего такого. Просто козлом назвала.
– Ни с того ни с сего козлом назвала?
– Почему ни с того ни с сего? Вадима увидела и козлом его назвала. Тихо сказала, сквозь зубы, он даже не слышал. Но ушла она громко. Как будто он чем-то ее обидел.
– Чем он мог ее обидеть?
– Да я хотела спросить. Думала, утром спрошу, а утром Эллы уже не было. Они с Леней ночью уехали. Резко собрались и уехали.
– А когда ночью, во сколько?
– Да вы знаете, я вам этого не скажу. Мы с Мишей уже спали. Я сквозь сон слышала, как Леня на Эллу кричал.
– Ковальский кричал на свою жену?
– Ну да. Она однажды пах ему выбрила. Назло. Он тогда в хлам набрался, а она ему там все выбрила. Так он на нее за это наорал.
– Когда он на нее накричал? – терпеливо спросил Круча, прекрасно понимая, что это было в отдаленном прошлом.
В показаниях Муравлевой было много сумбура, но и зерна истины из них тоже проклевывались. И давали пищу для размышлений. Возможно, Элла назначила Вадиму свидание под луной, а тот не пришел. Она обиделась на него, вернулась в дом и, когда он появился, демонстративно ушла, выражая свое недовольство. Но, может быть, Вадим смог выманить Эллу из своей улитки, увлечь на пруд, в шашлычную беседку, где их и застукал проснувшийся рогоносец… Потому и накричал Ковальский на свою изменщицу-жену…
– Ну, когда проснулся. Проснулся, увидел, что пах выбрит, и накричал.
– Наталья, меня не интересует его пах. Меня интересует, почему Ковальский кричал на свою жену в ту ночь, когда погиб Остроглазов?
– А разве он на нее кричал? – удивленно посмотрела на Кручу Муравлева.
– А разве вы этого не говорили?
– Говорила… Только я не уверена. Может, мне приснилось. Может, никто и не кричал. Когда мы проснулись, их уже не было…
– А когда вы проснулись?
– Ну, где-то в начале седьмого… Правда, мы целый час в постели провалялись. Или даже два. А потом Женя появился. Беда, говорит, Вадим утонул…
– Он сказал это, и вы уехали.
– А что нам оставалось делать? – басовитым, с бархатистой хрипотцой голосом спросила Наташа.
Но нет, это был не ее голос. В зал твердой походкой уверенного в себе человека входил среднего роста, крепкого телосложения мужчина в дорогом летнем костюме. Черты лица грубые, резкие, властные, крепкий, чуть приплюснутый нос, тяжелый подбородок. Но взгляд на удивление мягкий, добродушно-ироничный. Примерно таким Круча и представлял себе хозяина этого дома.
– Здравствуйте, подполковник! Михаил Александрович Муравлев!
Рукопожатие у него крепкое, быстрое и четкое. И движения размеренные, лишенные беспечной сумбурности. Он сел на диван, заложил ногу на ногу и замер в ожидании вопросов. Было видно, что Муравлев готов пообщаться с представителем уголовного розыска, но при этом ясно давал понять, что он устал после рабочего дня и у него мало времени.
– Значит, вы уехали от Костиных… А что вас встревожило? – спросил Круча. – Почему вы уехали?
– А что нас могло встревожить? Мы же думали, что этот Вадим сам утонул.
– Почему вы так думали?
– Так пьяному море по колено. Полез купаться и утонул. Так часто бывает.
– Не самое лучшее время для купания.
– Говорю же, пьяному море по колено. И мозги набекрень. Нормальные люди спать ложатся, когда выпьют, а дураков ветром носит, не знаешь, куда прибьет. Этого к воде прибило. Девки с ним купаться не захотели, так он их за это наказал.
– Какие девки?
– Гипсовые.
– Хариты?
– Вот-вот, хариты. Женя говорил, что это богини какие-то. Может, их главный бог этого придурка и пристукнул.
– Остроглазова?
– Остроглазова.
– Так он утонул или его пристукнули?
– Не надо меня ловить на слове, подполковник, – с достоинством уважаемого человека улыбнулся Муравлев. – Это сейчас я знаю, что Жениного брата убили. А тогда я думал, что он просто утонул.
– Когда тогда?
– А когда мы от Жени уезжать собирались. И уехали… Нам потом Фима позвонила, все рассказала. И что вы Женю подозреваете, тоже рассказала… Кстати, как он там?
