– Ну, я не могу точно сказать, далеко было, метров тридцать.
– Я думаю, метров сорок или даже пятьдесят, – покачал головой Круча. – Там ведь не только деревья были, но и кустарник. Вы могли принять за человека кустарник. Вам показалось, что это был человек…
– Вы еще скажите, что я его придумал, – язвительно усмехнулся Ковальский.
– Ну, вот видите, вы сами это сказали… Не надо выдумывать ничего, Леонид Артемьевич, лучше расскажите, кому звонил Остроглазов перед смертью, о чем говорил?
– Откуда я знаю? Он далеко стоял, я издалека его видел. А может, мне померещилось?
– Может, померещилось, а может, и нет. Должен был быть у Остроглазова телефон, только вот непонятно, куда он делся. Есть подозрение, что его убийца забрал.
– Триста лет мне нужен его телефон!
– А вы убийца? – пристально посмотрел на Ковальского Круча.
– Нет!.. И не надо меня путать! – взвился тот.
– Вы сами себя путаете, Леонид Артемьевич, выдумываете каких-то зеленых человечков.
– Ничего я не выдумываю! Я не говорю, что видел Женю Костина. Возможно, это был его охранник.
– Охраннику-то зачем убивать Остроглазова?
– Почему убивать? Может, он просто делал обход… Может, он видел, как я иду от машины в дом. Мимо Остроглазова иду. Кстати, его не было на месте, когда мы выезжали. Я зашел на проходную, а там никого. Мне пришлось самому открывать ворота.
– Ну, нажать на кнопку – дело не хитрое.
– Но ведь охранника не было.
– Паны гуляют – и холопам раздолье.
– Не понял.
– Выпили вы хорошо, Леонид Артемьевич. И Костин от вас недалеко ушел. Потому и охранник его расслабился. Он решил охранять своего босса в его доме, в компании с экономкой. Плевать он хотел на свои обязанности. И его допрашивали, и экономку, не видел он вас, когда вы к машине шли, как обратно возвращались, каким путем шли, что делали.
– А кто видел?
– Хотите сказать, что не ходили к машине?
– Ну, может, и не ходил.
– Да, но орудие убийства у вас в машине было.
– Не было там ничего. Молоток вы мне подбросили!
– Это вы судье скажете, может, он вам поверит. Только не поверит он вам. Потому что на суде все виноватые невиновны, а вот милиция во всем не права – одним что-то подбрасывает, на других чужие дела вешает. Если всем верить, то и сажать будет некого. А тюрьмы переполнены и лагеря тоже. Поверьте, если на суде кинете камень в наш огород, обратно прилетит пушечное ядро. Весом лет на десять.
– А еще говорят, что у нас суды независимые, – презрительно скривился Ковальский.
– А еще говорят, что у нас с коррупцией не борются. Может, врут? Что там у вас за счета за границей? Надо бы поднять этот вопрос.
– Шантажируете?
– Да нет, просто тяга к социальной справедливости вдруг проснулась. Вы, кажется, раньше в Москве, работали, что-то у вас там не заладилось, да? Надо бы справки навести. Есть у меня один очень хороший знакомый в Следственном комитете, генерал…
– Только не надо меня пугать!
– Признаваться будем?
– А что, правда можно всего два года получить?
– Можно. Если будете хорошо себя вести… Поверьте, я не желаю вам добра. Будь моя воля, я бы вас лет на двадцать закрыл. Просто у нас законодательство чересчур мягкое. И два года за убийство – вполне реальная перспектива. Если повезет.
– Мне надо подумать. Посоветоваться с адвокатом.
– Нет у вас времени на адвоката. Я сейчас уйду, и мое место займет следователь Синицын, он предъявит вам обвинение, начнет допрос. Там уже не важно, сознаетесь вы в содеянном или нет, он будет бить по фактам. А факты, увы, против вас. Сейчас вас может спасти только чистосердечное признание.
– Я не знаю.
– Кстати, как только вы чистосердечно во всем признаетесь, мы снимем обвинения с вашего друга Евгения Максимовича. В понедельник у него суд, но я не уверен, что его выпустят на свободу под залог. Вы можете его спасти.
– Ценой своего признания?
– Вам все равно не отвертеться. А другу своему доброе дело сделаете. Думаю, он это оценит. Он человек небедный, может, чем-то поможет. Да и жена к вам приезжать будет, надо же ей где-то останавливаться.
– Для этого есть гостиницы. И помогать мне не надо. Деньги у Элеоноры есть…
– Вам видней.
– Ладно, хорошо, я дам показания… Только знайте, я не убивал Остроглазова.
Круча многозначительно промолчал.
– Вы мне не верите?
– Вот вам бумага и ручка, пишите.
– Вам бы только человека посадить, – буркнул Ковальский, но авторучку взял, и бумагу тоже.
А через полтора часа Круча уже вкладывал его чистосердечное признание в папку с материалами дела. Еще через десять минут Ковальского увели, а его место вскоре занял Костин.
Тюремное заключение никому не идет на пользу, но кто-то держится на плаву, а кого-то тянет на дно. Костин был из тех, у кого опускаются руки. Вид у него запущенный, двух– или даже трехдневная щетина на лице, запашок нехороший, а ведь условия у него в камере далеко не самые худшие для тюрьмы.
– Что-то неважно выглядите, Евгений Максимович. Нельзя так себя запускать. Особенно в тюрьме. Вы не поверите, но за этим там следят строго. Если человек за собой не следит, значит, он себя не уважает, а если он себя не уважает, то почему его должен уважать кто-то другой? Такая вот логика, и в тюрьме с ней не поспоришь…
– Меня что, на этап отправляют? – угрюмо и со страхом в глазах спросил Костин.
– Нет. Вас отправляют домой. Ковальский признал свою вину, следователь ознакомится с его показаниями, вынесет решение по вашему делу, думаю, уже сегодня вы будете дома…
– Ковальский признал свою вину?
– Да, это он убил вашего брата. Из ревности. Застукал его со своей женой, сходил к машине за молотком… Подробности узнаете у следователя. А меня интересует несколько вопросов.
Круча уверен был в том, что говорил, но все-таки сомнения остались, и он должен был их развеять. Поэтому он достал из папки фотографию молотка, которым был убит Остроглазов. Хороший молоток, с крепкой пластиковой ручкой, на стальном бойке снятое крупным планом клеймо германской фирмы-изготовителя.
– Скажите, вам знаком этот предмет?
Костин долго смотрел на молоток. Круче показалось, что он узнал его, но в ответ услышал «нет».
– А может, все-таки знаком?
– Ну, я видел такой, – пожал плечами Евгений Максимович.
– Где?
– Ну, может, в магазине…
