– Узнать, где мы живем, несложно. По номеру моей машины. – Наташа кивнула в сторону автомобилей. – Вы лучше у Снежаны… Нет, у нее тоже не надо спрашивать. У любой девочки спросите, она вам скажет.
Но спрашивать никого не пришлось. Мадам объявилась сама. Эта была полнеющая красотка лет сорока с густым прокуренным голосом. Если бы Круча был режиссером и ему нужно было найти актрису на эпизодическую роль бандерши, он бы остановил свой выбор именно на этой женщине. Классический образец содержательницы притона – грубая, властная, но вместе с тем еще вполне привлекательная.
Впрочем, общаться Круча с ней не стал, этим занялись представители Зеленоградского ОВД. С чувством исполненного долга вместе со своими операми он отправился к себе в отдел. Уехала и Наташа. Ее не стали привлекать к делу даже как свидетельницу, и в этом была его немалая заслуга.
Глава 18
Всклокоченные волосы, помятое лицо, припухшие веки, мутный взгляд, запах перегара – так примерно выглядит похмелье.
– Чего надо? – Голос у Гены Листвянского был низким, хриплым, как будто простуженным.
– Капитан Шульгин, уголовный розыск. В дом пустишь?
– А санкция есть?
– А что, нужно?
– Ну, без санкции имею право не пускать…
– Я спрашиваю, санкция нужна? Ты чувствуешь за собой вину? Ты хочешь об этом поговорить, но тебе мешает страх перед законом?
– Какая вина? Какой страх? – растерялся Гена.
– Вот и я спрашиваю, что ты такого натворил, старик?
– Ничего.
– А почему тогда меня боишься?
– Не боюсь… А санкция нужна. Четыре бутылки пива, и я весь твой.
– А репа не треснет?
Шульгин медленно нахмурил брови и вдруг резко шагнул вперед, прямо на приоткрытую дверь. Листвянский невольно шарахнулся назад и потянул за собой дверь. Проход был свободен. А ведь не хилой он комплекции парень – высокий, широкоплечий, с крепкой шеей.
Дима Шульгин рос плохо, часто болел, одноклассники его обижали, девчонки пренебрежительно кривили губки. Маленький, щуплый, неказистый – ну кому он такой был нужен? Но все изменило книжное знакомство с Суворовым. Будущий полководец тоже был в детстве хилым, болезненным, его некрасивое лицо рано покрылось глубокими морщинами, но это не помешало ему стать великой личностью всемирного масштаба. И все потому, что Александр Васильевич много работал над собой – закалял тело, воспитывал волю и характер. И Дима занялся собой, записался на секцию бокса и самбо, бегал по утрам в любую погоду, обливался холодной водой. Трудно ему было первое время, невыносимо тяжело, но все-таки он преодолел себя, возмужал, окреп. И со сверстниками у него наладилось, а в последнем, выпускном классе у него даже случился роман с девушкой, которая давно ему нравилась. И все потому, что он тренировал не только тело и характер, а еще учился общаться с людьми, завоевывать их расположение, а если надо, то и пугать – не кулаками, а угрожающими движениями. Сейчас он как раз и применил один такой метод, потому и шарахнулся от него Листвянский.
В квартире полный бардак: в зале на журнальном столике следы недавнего застолья, покрывало с дивана сорвано, в ногах – кружевной бюстгальтер. На люстре висели женские трусики – то ли их нарочно подвесили, чтобы создать разгульный антураж, то ли без умысла закинули. Дверь в спальню была закрыта, но вот она медленно приотворилась, и из комнаты показалось такое же помятое лицо экономки Розы.
– Здрасте!
Она узнала Шульгина и досадливо поморщилась.
– Здравствуйте, Роза Герасимовна. Рад вас видеть.
Девушка улыбнулась тускло, зато зевнула ярко, во весь рот. И скрылась за дверью.
Шульгин действительно рад был ее видеть. Ему ведь надо было допросить не только Листвянского, но и его любовницу, из-за которой он проморгал убийцу. Если, конечно, не он сам совершил преступление.
– Елку вчера наряжали? – спросил Шульгин, кивком головы показав на люстру. – Или, наоборот, разряжали?
– Ага, елки-палки, лес густой.
– Да уж, густой. Непонятно, кто Остроглазова убил, или босс твой, или его гость… А босс, я так понимаю, бывший?
– Это вы о чем? – снимая с люстры трусы, буркнул Гена.
– Это я о ком? О Костине.
– А почему он бывший босс?
– Потому что тебя уволили.
Нетрудно было догадаться, что это так. Какой хозяин будет терпеть у себя на службе натурального бездельника? Да и в запой Гена ушел неспроста.
– Он сам вам это сказал?
– Да нет, с тобой и так понятно. И с Розой тоже. Ты вот мог вчера смениться, а завтра заступить. Но что Роза делает здесь в рабочее время?
– Ну да, и Розу тоже уволили.
– А что ты такого сделал?
– Дом без охраны оставил…
– А Розу за что? Она же не должна была охранять дом? Ее что, за любовь к тебе уволили?
– За любовь? – на секунду задумался Листвянский. – Ну да, выходит, что за любовь.
– А разве можно за любовь увольнять?
– Нельзя, ясень пень.
– А может, Костин вас за другое уволил? Может, за то, что вы Ковальского упустили?
– Ковальского?
– Ну да, ты же не видел, как он к машине за молотком ходил. Ты же не сказал, что они с женой в три часа ночи уехали. Так бы сразу картинка сложилась, что Ковальский виноват.
– Но я правда его прозевал. Виноват, конечно. Но Костин все равно сволочь.
– Вот и я о том же. У каждого человека есть право на личную жизнь. Ну, выпил ты чуть-чуть, но так в ту ночь все были пьяные…
– Вот и я о том же! – Листвянский посмотрел на Шульгина с благодарностью за моральную поддержку.
– И мстить тоже нельзя, – продолжал Дима. Ему надо было раскачать парня, вывести его из состояния душевного равновесия, запутать в показаниях, а потом расстрелять в упор неожиданными для него вопросами. Иногда такой метод срабатывает.
– Если бы ты сразу про Ковальского сказал, Костина бы не посадили. А так ему баланду хлебать пришлось.
– Ну да, пришлось.
– Вот он тебе этого и не простил. И любовь твою не простил, и это…
– Ну, может быть.
– А может, Костин не зря баланду хлебал? Может, все-таки он брата своего убил?
– Да нет, вряд ли.
– Ты видел, кто над гипсовыми девочками надругался?
– Не видел. Говорят, Остроглазов это сделал. Крыша у него съехала, говорят.
– Говорят! – передразнил Гену Шульгин. – Ты сам это должен был видеть. Ты дом должен был охранять.
– Не видел.
– Так, может, Костин и пристукнул своего братца?
