Не может быть постоянным и учетный процент, назначаемый центральным банком по кредитам под залог коммерческих векселей хорошего качества. Согласно Бэджету, то правило, что “Английский банк должен назначать ставку сообразно с рыночной… всегда было ошибочным”. Напротив, “первейшей обязанностью” Английского банка было использование учетного процента для “сохранения денежной массы”
{75}. Это также подразумевает, что центральный банк действует по собственному усмотрению, ведь желательная величина резервов правилами не определена.
Сегодня некоторые (и среди них Лоренс Котликофф и Джон Кей) видят единственный путь к спасению нашей финансовой системы в радикальной структурной реформе, в переходе к “строгости” в банковском деле (narrow banking) или даже замене банков
{76}. Интеллектуальная привлекательность этих доводов мне очевидна. Теоретически лучше раздробить крупные банки, чтобы соотношение собственных и заемных средств резко уменьшилось, а связи депозитных учреждений с активными инвесторами ослабли
{77}. Однако, как и Бэджет, я принимаю мир таким, каков он есть, и не надеюсь застать на своем веку полный отказ от модели финансовых учреждений “слишком больших, чтобы рухнуть”, которые поддерживает центральный банк и, если необходимо, налогоплательщики. Наша (и Бэджета) задача такова: “Использовать банковскую систему наилучшим образом и получить от нее все, что возможно. В нашем арсенале лишь полумеры, и следует выбрать наилучшую”
{78}.
Как взбодрить банкиров
Задача трудна, – честно подытожил Бэджет, – и решение трудно и неокончательно”
{79}. С тех пор ничего не изменилось. Я считаю, что возвращение к принципам Бэджета стало бы неплохим началом. Во-первых, следует назначить центральный банк высшей инстанцией и в денежно-кредитной сфере, и в сфере контроля и надзора. Во-вторых, добиться того, чтобы руководители центрального банка были “настороже”, имели практический опыт и принимали меры, замечая признаки чрезмерного кредитования и инфляции цен на активы. В-третьих, следует позволить им шире пользоваться основными инструментами центрального банка: определением нормативов обязательных резервов, изменением процентных ставок, куплей-продажей ценных бумаг на открытом рынке. В-четвертых, нужно заставить их подучить историю финансового менеджмента, как советовал своим читателям Бэджет.
Наконец, мы должны быть уверены, что перешедшие дорогу регламентирующему органу дорого за это заплатят (Бэджет об этом не упоминал – в те времена это само собой разумелось). Тот, кто считает, будто нынешний кризис вызван отсутствием регулирования, решительно не понимает проблемы. Свою роль сыграло не только неверно понятое регулирование. Возникла атмосфера вседозволенности – из-за того, что никого не наказывали.
В банках и вокруг них всегда найдутся жадные люди. Они всегда есть там, где водятся деньги. Но жадные люди идут на мошенничество или допускают халатность, лишь если чувствуют, что их проступок не заметят или строго за него не спросят. В США список людей, с 2007 года отправленных за решетку за участие в надувании “ипотечного пузыря” и последующих событиях, смехотворно короток. Из английских банкиров наиболее сурово наказали бывшего управляющего Королевским банком Шотландии Фреда Гудвина: его (подумать только!) лишили рыцарского титула.
Бэджет не дождался чаемого им учреждения поста заместителя управляющего Английским банком: управляющий сам стал этим могущественным чиновником. Однако с тех пор, как управляющий лишился права регулировать деятельность банков (Гордон Браун передал эти полномочия Управлению по финансовому регулированию и надзору), он находится в незавидном положении руководителя отдела по изучению денежно-кредитной политики (недавно соединенного с печатным станком). Показать зубы не в состоянии и Федеральная резервная система США. Государственные органы, в обязанности которых входит наказание мошенников, делают это из рук вон плохо. В итоге мало кого из злоумышленников призывают к ответу.
В октябре 2010 года Комиссия по ценным бумагам и биржам США пришла к соглашению с Анджело Модзило: глава обанкротившейся ипотечной компании “Кантриуайд”, обвиненный в мошенничестве и совершении операций с использованием конфиденциальной информации, заплатит 67,5 млн долларов штрафа и возвратит незаконно полученные деньги. Штраф (по крайней мере, частично) Модзило уплатил не из собственного кармана. Это сделали страховые компании, а также “Бэнк оф Америка”, который приобрел “Кантриуайд” в разгар финансового кризиса. В 2000–2008 годах Модзило получил почти 522 млн долларов в качестве компенсации, в том числе за акции “Кантриуайд” (а это почти вдесятеро больше штрафа)
{80}. И если поступок этого человека не сочли преступным, то лишь потому, что уголовное право в этой сфере бессильно.
Вольтер однажды заметил: “Полезно время от времени убивать какого-нибудь адмирала, чтобы взбодрить других”
[11]. Никакое регулирование, даже очень умелое, не поможет предотвратить финансовый кризис лучше, нежели осознание банкирами ясной и неизбежной перспективы попасть за решетку, если они нарушат закон. Вместо того чтобы изнурять себя составлением безнадежно запутанных кодексов “макропруденциального” или “контрциклического” регулирования, давайте обратимся к временам Бэджета, когда осмотрительность индивида (а не только исполнение им законов) была разумной линией поведения – именно потому, что власти никому не давали спуска, а важнейшие нормы оставались неписаными.
Я начал главу с возражений сторонникам жесткого регулирования, а заканчиваю ее призывом к показательному тюремному наказанию нечистых на руку банкиров. Надеюсь, теперь ясно, что эти положения не противоречат, а дополняют друг друга. Сложно устроенный мир финансов можно сделать менее уязвимым только если законодательное регулирование будет простым, а правоприменение – строгим.
Повторю, один из злейших врагов верховенства права – дурной закон. Следующую главу я посвящу более общему вопросу: дегенерации на Западе, особенно в США, верховенства права в широком смысле. В сфере регулирования нам стоило бы вернуться к заветам Бэджета. Но не вернулась ли незаметно правовая система англоязычных стран во времена Диккенса? Не выродилось ли верховенство права в “верховенство законников”?
