Тридцать пять
Август.
Вианна лежала, стараясь не дышать. В жаркой темноте спальни на втором этаже – ее спальни, их с Антуаном, – любой шорох звучал оглушительно. Она услышала, как протестующе заскрипели пружины, когда фон Рихтер перекатился на свою сторону. Дождалась его храпа, отодвинулась на самый край кровати, откинула влажную простыню.
За последние несколько месяцев Вианна познала боль, стыд и унижение. И познала, каково это – выживать. Научилась распознавать настроение фон Рихтера, держаться подальше от него, не издавать лишних звуков. Иногда, если удавалось все сделать правильно, он едва ее замечал. Только в неудачные дни, когда он возвращался домой уже в дурном настроении, ей грозила опасность. Как вчера вечером.
Он явился сам не свой, бормоча что-то про беспорядки в Париже. Маки решились на уличные бои. Вианна сразу поняла, чего он захочет.
Причинить ей боль.
Она быстро отослала детей спать. А сама поднялась на второй этаж.
Это было, наверное, самое мерзкое – он заставлял ее приходить к нему, и она подчинялась. Снимала одежду, чтобы он ее не разорвал.
Одеваясь, она отметила, как болят руки. Подошла к окну. Вдали расстилались выжженные фугасами поля; искореженные деревья, некоторые еще дымились; руины домов с сиротливо торчащими трубами. Конец света. Аэродром разнесли вдребезги – кучи щебня, остовы самолетов и грузовиков. С тех пор как генерал де Голль принял командование вооруженными силами Свободной Франции, а союзники высадились в Нормандии, Европу бомбили практически непрерывно.
Жив ли еще Антуан? Может, он тоже сейчас выглядывает в окно барака и смотрит на луну, которая когда-то освещала их общий дом? И Изабель. Ее увезли всего два месяца назад, а кажется, что утекла целая жизнь. Вианна постоянно думала о ней, но с этим ничего не поделаешь – только терпеть.
Внизу она зажгла свечу. Электричества уже давно не было. В ванной комнате пристроила свечу у раковины и посмотрела на свое отражение в маленьком овальном зеркале. Даже в тусклом свете свечи она выглядела неважно. Когда-то роскошные золотистые волосы потускнели, свисали вдоль лица неопрятными сосульками. За годы лишений нос словно бы удлинился, скулы заострились. На виске синяк. Скоро нальется цветом. Даже не глядя, она знала, что на плечах останутся следы от пальцев и на левой груди тоже будет кровоподтек.
Он делался все злее. Союзники высадились на юге Франции и постепенно продвигались вглубь страны. Немцы отступали, и фон Рихтер вознамерился отыграться на ней.
Вианна разделась, вымылась чуть теплой водой. Терла и терла себя мочалкой, пока кожа не покраснела, но все равно не чувствовала себя чистой. Она теперь никогда не чувствовала себя чистой.
Надев ночную рубашку, Вианна набросила сверху халат и вышла из ванной со свечой в руках.
Софи ждала ее в гостиной. Она сидела на последнем уцелевшем предмете мебели – диване, притянув колени к подбородку. Остальную мебель реквизировали или сожгли.
– Почему не спишь?
– Я могла бы задать тебе тот же вопрос, но не стоит?
Вианна потуже затянула пояс халата. Нервная привычка чем-то занимать руки.
– Пойдем в постель.
Софи взглянула на мать. Ей почти четырнадцать, и лицо начало взрослеть. Темные глаза на фоне бледной кожи казались почти черными, ресницы густые и длинные. Волосы поредели от плохого питания, но все равно курчавились. Софи стиснула пухлые губки.
– Серьезно, мама? Долго еще мы будем притворяться?
Тоска и гнев в глазах дочери разбивали ей сердце. Невозможно ничего скрыть от ребенка, детство которого закончилось с войной.
Что могла хорошая мать сказать почти взрослой дочери о мерзостях мира? Как тут быть честной? И могла ли Вианна надеяться, что дочь будет судить ее не так жестоко, как она сама судила себя?
Вианна села рядом с Софи. Припомнила их прежнюю жизнь – смех, поцелуи, семейные ужины, рождественское утро, молочные зубы, первые слова.
– Я же не дурочка, – начала Софи.
– Я никогда не считала тебя дурочкой. Просто, – она сделала глубокий вдох, – я пыталась тебя защитить.
– От правды?
– От всего.
– Так не бывает, – резко сказала Софи. – Неужели ты еще не поняла? Рашель пропала. Сара мертва. Дедушка тоже. Тетя Изабель… – На ее глаза навернулись слезы. – А папа… когда мы последний раз получали от него вести? Год назад? Восемь месяцев? Он, наверное, тоже погиб.
– Твой отец жив. И тетя тоже. Я бы почувствовала. – Вианна прижала руку к сердцу.
– Сердцем? Почувствовала бы сердцем?
Вианна понимала, что война сильно изменила Софи, превратила в озлобленную, циничную версию знакомой ей девочки, но видеть это так ясно и отчетливо все равно было больно.
– Как ты можешь… просто идти к нему? Я же вижу синяки.
– Это моя война, – тихо сказала Вианна.
– Тетя Изабель придушила бы его во сне.
– Да, – согласилась Вианна. – Изабель сильная женщина. Я – нет. Я просто мать, пытающаяся спасти своих детей.
– Думаешь, мы хотим, чтобы нас так спасали?
– Ты еще молода. Когда ты сама станешь матерью…
– Не стану!
– Прости, что разочаровала тебя, Софи.
– Я хочу его убить, – медленно проговорила Софи.
– Я тоже.
– Можем задушить его подушкой.
– Думаешь, я об этом не мечтала? Слишком опасно. Бек, живший у нас, пропал. Если еще один пропадет, нас точно схватят.
Софи мрачно кивнула.
– Я переживу то, что творит со мной фон Рихтер. Но не переживу, если что-нибудь случится с тобой или Даниэлем.
– Я его ненавижу.
– Я тоже, – кивнула Вианна. – Я тоже.
– Что-то сегодня жарко. Неплохо бы искупаться, а? – с улыбкой предложила Вианна.
Класс взорвался радостным воплем.
Вианна вывела детей в клуатр, построила. Они проходили мимо кабинета настоятельницы, когда его дверь открылась.
– Мадам Мориак, – улыбнулась матушка, – какие они у вас сегодня довольные. Кажется, сейчас запоют.
– Для этого слишком жарко, матушка. – Она подхватила настоятельницу под локоть. – Пойдемте с нами к пруду.
– Какая замечательная мысль.
– Постройтесь в колонну, – скомандовала Вианна, когда они дошли до дороги. Дети послушались. Вианна запела, и класс подхватил песню, хлопая в ладоши и подпрыгивая в такт.
Замечали ли они разбомбленные здания? Дымящиеся руины, что прежде были домами? Или настолько привыкли к разрухе вокруг, что уже не обращали внимания?
