На окраине города они свернули к реке. Выбрав удобную полянку на берегу, Вианна расстелила одеяло в тени каштана, достала из корзинки хрустящий багет, клин жирного сливочного сыра, пару яблок, несколько ломтиков байонской ветчины и бутылку «Боллинджера» 36-го года. Наполнив бокал шампанским, присела рядом с мужем. Софи радостно скакала по берегу.
День прошел словно в теплой умиротворяющей дымке. Они болтали, смеялись, закусывали. И лишь далеко за полдень, когда Софи убежала подальше с удочкой, Антуан, плетя для дочери венок из маргариток, произнес:
– Скоро Гитлер втянет нас всех в свою войну.
Война. О ней судачили все вокруг, но Вианна не желала ничего слышать. Особенно в такой прекрасный день.
Приложив ладонь ко лбу, она присматривала за дочерью. Земли на другом берегу Луары были аккуратно возделаны. На мили вокруг никаких заборов и изгородей, только зеленые поля с редкими деревьями да разбросанными кое-где сарайчиками. Крошечные облачка пуха парили в воздухе.
Поднявшись на ноги, она громко хлопнула в ладоши:
– Софи, пора домой!
– Невозможно делать вид, что ничего не происходит, Вианна.
– Я что, должна готовиться к неприятностям? Но ты же здесь и сможешь позаботиться о нас.
C улыбкой (возможно, чересчур ослепительной) она собрала в корзинку остатки пикника, и семейство двинулось в обратный путь.
Меньше чем через полчаса они уже стояли у крепких деревянных ворот Ле Жарден, старинного дома, в течение трех столетий бывшего родовым гнездом ее семьи. Двухэтажный особняк, окрашенный временем в десяток оттенков серого цвета, смотрел в сад голубыми ставнями окон. Плющ вползал по стенам до самых водостоков, сплошным покровом окутывая кирпич. От прежних владений осталось всего семь акров, прочие двести были распроданы за двести лет, пока благосостояние рода постепенно угасало. Вианне вполне хватало и семи. Она и не представляла, к чему ей больше.
Над плитой в кухне медные и чугунные сковородки и кастрюли, с потолочных балок свисают пучки лаванды, розмарина и тимьяна. Медная раковина, позеленевшая от времени, такая большая, что в ней запросто можно купать собаку.
Там и сям облупившаяся штукатурка обнажает прошлое этого дома. Гостиная – сплошная эклектика: обитые гобеленовой тканью диваны, обюссонские ковры, китайский фарфор, индийский набивной ситец. На стенах картины, иные просто великолепны – возможно, даже знаменитых художников, другие – откровенная мазня. Все вместе выглядит бессмысленной мешаниной, собранной в одном месте, – старомодный вкус и бессистемное швыряние денег на ветер. Немножко потрепанно, но в целом уютно.
В гостиной Вианна задержалась, глядя через застекленные двери, как в саду Антуан качает Софи на качелях, которые сам для нее смастерил. Потом аккуратно повесила шляпку, неторопливо повязала фартук. Пока Софи с Антуаном резвились во дворе, она занялась ужином: обернула ломтиками бекона свиную вырезку, перевязала нитью, подрумянила в оливковом масле. Свинина томилась в духовке, а Вианна приготовила остальное. Ровно в восемь она позвала семью к столу. И радостно улыбалась, слушая топот двух пар ног, оживленную болтовню, скрип стульев.
Муж с дочерью устроились на своих местах. Софи уселась во главе стола, в том самом венке из маргариток, что сплел для нее Антуан.
Вианна внесла блюдо, источающее аппетитные запахи: запеченная свинина и хрустящий бекон, яблоки, глазированные в винном соусе, все это – на подушке печеного картофеля. Рядом миска с зеленым горошком в масле, приправленном эстрагоном из сада. И разумеется, багет, который Вианна испекла еще вчера утром.
Софи, как всегда, тарахтела без умолку. В этом смысле она вылитая тетушка Изабель – совершенно не умеет держать язык за зубами.
Блаженная тишина наступила, только когда перешли к десерту – ile flottante, островки румяной меренги, плавающие в английском креме.
– Что ж, – Вианна отодвинула свою тарелку с едва начатым десертом, – займемся посудой.
– Ну, мам… – начала было недовольно Софи.
– Прекратить нытье, – скомандовал Антуан. – Ты уже большая девочка.
И Вианна с Софи направились в кухню, где каждая заняла свое место – Вианна у медной раковины, а Софи у каменного стола. Мать мыла посуду, а дочь вытирала. По всему дому разносился аромат традиционной послеобеденной сигареты Антуана.
– Папа сегодня ни разу не засмеялся над моими рассказами, – пожаловалась Софи, когда Вианна расставляла тарелки на деревянных полках. – С ним что-то не так.
– Не смеялся? О, определенно это настоящая причина для тревоги.
– Он переживает из-за войны.
Война. Опять эта война.
Вианна отправила дочь наверх, в спальню. Присев на краешек кровати, она слушала бесконечную трескотню Софи, пока та натягивала пижаму, чистила зубы и укладывалась в постель.
Наклонилась поцеловать малышку на ночь.
– Я боюсь, – шепнула Софи. – Вдруг правда начнется война?
– Не бойся. Папа защитит нас. – Но в тот же миг вспомнила, как ее мама говорила ей то же самое. Не бойся.
Когда ее папа уходил на войну.
Софи явно не поверила:
– Но…
– Никаких «но». Не о чем беспокоиться. А сейчас пора спать. – Она еще раз поцеловала дочь, чуть дольше прижимаясь губами к пухлой детской щечке.
Вианна спустилась вниз, вышла во двор. Душно, в воздухе сильно пахнет жасмином. Антуан неловко пристроился на маленьком стуле, вытянув ноги.
Она подошла, тихо положила руку на его плечо. Он выпустил облачко дыма, вновь глубоко затянулся. Поднял взгляд на жену. В лунном свете лицо его казалось странно бледным, почти незнакомым. Он потянулся к жилетному карману, достал листок бумаги:
– Я получил повестку, Вианна. Как и все мужчины в возрасте от восемнадцати до тридцати пяти.
– Повестку? Но… мы же не воюем. Я не…
– Должен явиться на призывной пункт во вторник.
– Но… но… ты же просто почтальон.
Он все смотрел на нее, и у Вианны внезапно перехватило дыхание.
– Похоже, теперь я просто солдат.
Три
О войне Вианна кое-что знала. Может, не о лязге оружия, грохоте взрывов, крови и порохе, но зато о ее последствиях. Она родилась в мирное время, но первые ее детские воспоминания – это война. Она помнила, как плакала мама, провожая папу. Помнила, как вечно мерзла и хотела есть. Но лучше всего помнила, как изменился папа, вернувшийся с войны, как он прихрамывал, как вздыхал, как угрюмо молчал. Он начал пить, замкнулся в себе, перестал общаться с родными. Вианна помнила, как громко хлопали двери, как взрывались скандалы и гасли в неловком молчании и как родители спали в разных комнатах.
С войны вернулся совсем не тот папа, что ушел на фронт. Она очень старалась, чтобы он ее любил, а еще больше старалась любить его сама, но в итоге и то и другое оказалось невозможным. С того момента, как он сдал ее в Карриво, Вианна зажила отдельной жизнью. Она посылала отцу рождественские и поздравительные открытки, но ни разу не получила ни слова в ответ. Они редко виделись. Да и зачем? В отличие от Изабель, которая не смогла принять все и смириться, Вианна понимала – и признавала, – что со смертью мамы их семья распалась. Отец просто отказался быть отцом.
