– Вот ты где.
Изабель со вздохом села.
Вианна была в светло-голубом льняном платье, посеревшем от грубого самодельного мыла. Голодная зима иссушила ее тело, заострила скулы и углубила ямочку в основании горла. Платок, намотанный на голову, скрывал потускневшие и поредевшие волосы.
– Это тебе, – протянула она листок бумаги. – Принесли. Мужчина. Тебе, – многозначительно повторила она.
Изабель со стоном поднялась на ноги и выдернула листок из рук сестры. Корявым почерком было нацарапано: «Шторы открыты». Изабель нехотя принялась складывать одеяло. Что бы это значило? Ее никогда раньше не вызывали на собрания. Должно быть, произошло что-то важное.
– Изабель, ты не собираешься ничего объяснить?
– Нет.
– Это принес Анри Наварра. Сын хозяина гостиницы. Я и не знала, что вы знакомы.
Разорвав листок на множество клочков, Изабель пустила их по ветру.
– Ты же знаешь, что он коммунист, – сердито прошептала Вианна.
– Мне надо идти.
– Ты что, всю зиму бегала на свидания с коммунистом? – Вианна ухватила сестру за руку. – Тебе известно, как к этому относятся нацисты. Опасно даже просто раскланиваться с этим типом.
– А тебе известно, что мне наплевать на мнение наци? – Изабель резко высвободилась и босиком побежала к дому. В прихожей сунула ноги в первые попавшиеся туфли, вылетела на улицу, запрыгнула на велосипед и, помахав застывшей в изумлении Вианне, умчалась.
Миновав закрытый шляпный магазин – занавески на окнах подняты, так и есть! – она свернула в переулок и остановилась.
Прислонила велосипед к старой каменной стене, постучала в дверь четыре раза. И только потом сообразила, что это может быть ловушка. От страшной догадки дыхание перехватило, Изабель нервно оглянулась, но было слишком поздно бежать.
Дверь открыл Анри.
Изабель юркнула внутрь. В комнате, как всегда, было накурено и воняло жженым эрзац-кофе. В старом ореховом кресле развалился тот самый здоровяк, что когда-то привел ее сюда, – Дидье. Он откинулся на спинку так, что передние ножки кресла приподнялись над полом, а сам он головой уперся в стену сзади.
– Не надо было приносить записку ко мне домой, Анри. Сестра начала задавать много вопросов.
– Пришлось, есть срочный разговор.
Неужели они наконец-то предложат ей что-то посерьезнее, чем рассовывать бумажки по почтовым ящикам? Изабель не на шутку разволновалась.
– Я слушаю.
Анри, закурив сигарету, внимательно разглядывал ее сквозь облака дыма.
– Ты слыхала, что префекта Шартра арестовали и пытали за то, что он коммунист?
– Нет, – помрачнела Изабель.
– Он перерезал себе горло осколком стекла, чтобы не предать никого. – Анри загасил сигарету о подошву, а окурок сунул в карман, сберегая на будущее. – Он собрал группу вроде нашей, из ребят, которые хотят поддержать де Голля. Он – этот мужик, который горло себе перерезал, – сейчас намерен добраться до Лондона, чтобы лично обратиться к де Голлю. Хочет организовать движение Свободная Франция.
– Так он что, не умер? – изумилась Изабель.
– Не-а. Говорят, это чудо, – вступил Дидье.
Анри все так же внимательно рассматривал Изабель.
– У меня есть письмо – очень важное, – которое нужно передать нашему связному в Париже. Но, к сожалению, за мной сейчас следят. И за Дидье.
– Угу, – задумчиво протянула Изабель.
– И я вспомнил о тебе, – сказал Дидье.
– Обо мне?
– Можешь доставить это нашему человеку в Париже? – Анри вытащил из кармана смятый конверт. – Он ждет его на этой неделе.
– Но… у меня нет Ausweis.
– Знаю, – кивнул Анри. – И если тебя схватят… – Он не договорил. – Никто ничего дурного не подумает, если ты откажешься. Это вправду очень опасно.
Опасно – слабо сказано. Весь Карриво обклеен объявлениями о казнях в Оккупированной Зоне. Нацисты казнят французских граждан за малейшие провинности. Тюрьма – самое меньшее, что ее ждет, если поймают. Но она верила в Свободную Францию так же истово, как ее сестра – в Бога.
– Итак, я должна получить пропуск, добраться до Парижа, вручить письмо и вернуться обратно. – На словах не так уж страшно.
– Не совсем, – уточнил Анри. – Нам нужно, чтобы ты осталась в Париже и стала нашим… почтовым ящиком. В ближайшее время будет много подобной корреспонденции. У твоего отца ведь там квартира?
Париж.
Она стремилась туда с того момента, как отец ее выгнал. Вернуться в Париж и всерьез бороться с нацистами.
– Отец не позволит мне остаться.
– Придется его убедить, – спокойно сказал Дидье, оценивающе разглядывая Изабель.
– Он не из тех, кого легко убедить.
– То есть ты не можешь. Ладно. Найдем другой способ.
– Погодите, – заволновалась Изабель.
Она видела, как колеблется Анри, как ему хочется, чтобы она отказалась. Он боится за нее. Упрямо вскинув подбородок, Изабель посмотрела ему прямо в глаза:
– Я сделаю.
– Тебе придется обманывать близких, жить в постоянном страхе. Выдержишь? Ты нигде не будешь чувствовать себя в безопасности.
Изабель горько усмехнулась. Можно подумать, это сильно отличается от той жизни, которую она ведет с самого детства.
– А вы присмотрите за моей сестрой? – спросила она. – Сумеете ее защитить?
– Мы все рискуем, и своими семьями тоже, – печально сказал Анри. Эту истину все они познали на собственном опыте – безопасности не существует. – Надеюсь, ты это понимаешь.
Но Изабель понимала лишь, что у нее появился шанс сделать что-то значительное.
– Когда я должна ехать?
– Как только получишь Ausweis, что само по себе непросто.
О чем, во имя всего святого, думает эта девчонка?
Нет, ну право, крутить любовь с коммунистом!
Вианна раздраженно шлепнула на доску кусок жилистой баранины – недельный рацион.
Изабель, конечно, всегда была взбалмошной, эдакое дитя природы, не признающее никаких правил. Бесчисленные учителя и монахини-наставницы безуспешно пытались научить ее быть сдержанной.
Но это не то же самое, что целоваться с мальчиком на танцах, или сбегать из школы в цирк, или отказываться носить чулки и корсет.
Идет война, страна оккупирована. Неужели Изабель до сих пор считает, что ее выходки останутся без последствий?
Вианна порубила мясо на мелкие кусочки, добавила к фаршу драгоценное нынче яйцо и черствый хлеб, сдобрила перцем и солью. Она лепила из фарша аккуратные котлетки, когда услышала мотоциклетное дрын-дрын. Подошла к двери, приоткрыла ровно настолько, чтобы выглянуть наружу.
